Я приказываю себе оставаться невозмутимой и отвечаю на его взгляд достойно, согласно своему титулу.
Но мое тело подводит меня.
Портовые звуки угасают. Больше нет шума воды, ударов волн о корпуса кораблей. Не слышно криков грузчиков, скрипа мачт, далекого шума весел, гула моря. Джинна облекает полное безмолвие, непроницаемое облако тишины. Все исчезает, пока я преодолеваю короткое расстояние между нами.
Держи себя в руках, Сорокопут. Не сдай ему ни пяди.
– А, прими мои поздравления, Кровавый Сорокопут, – тихо произносит Князь Тьмы, глядя на меня. – Вижу, у тебя скоро родится племянник.
Тюрьма Мореходов холодна, убога и полна зловещей тишины. Я меряю шагами свою узкую, полутемную камеру. Прижимаю ладонь к каменной стене. Она такая толстая, что можно кричать во весь голос – и Дарин, которого заперли в соседней камере, не услышит ни звука.
Он наверняка сходит с ума от ужаса. Я представляю, как он сидит, сжимая и снова разжимая кулаки, как мечется по камере, ожидая, когда наконец мы сможем бежать… Если мы вообще сможем бежать, конечно. Может, это и не Кауф, но все равно тюрьма есть тюрьма. И демоны еще не оставили моего брата.
Это значит, что мне нужно сохранять рассудок за нас двоих. И найти способ, как выбраться на свободу.
Ночь проходит. Наконец загорается рассвет, но только после полудня в замке моей камеры поворачивается ключ, и входят три фигуры, темные на фоне светильника за спиной. В одном из пришедших я узнаю женщину-капитана, которая нас арестовала, ее сопровождает один из ее солдат. Мое внимание привлекает третья фигура – еще одна женщина, высокая, одетая в глухой темный плащ.
Ее окружают гули.
Они кишат у нее под ногами, как жадное воронье, шипят и разевают пасти. Я сразу же понимаю, что сама она не может их видеть.
– Приведите сюда ее брата, капитан Элейба, – говорит женщина на мелодичном серрийском. С таким прекрасным голосом она могла бы быть кеханни. На вид она примерно возраста Афии или чуть старше, у нее довольно светлая кожа и черные густые волосы, собранные в узел на затылке. Спина женщины совершенно прямая, она красиво, грациозно двигается, будто несет на голове кувшин. – Присядь, дитя, – говорит она мне, и хотя голос ее кажется приветливым, от скрытой в нем злобы у меня приподнимаются волоски на шее. Может быть, это гули так влияют на нее? Никогда не думала, что у них есть такая способность…