Странно было видеть на бумаге это имя. Я его уже больше месяца не слышал. «Майк».
После восьмого письма я получил листочек с тремя строчками, написанными карандашом.
«дарагой майк, я и Джейн играли с ее систричкми.
Мы ели с чайм сэнвич, привет, джули, цилую».
А я и не знал, что она уже научилась писать.
Это письмо мне удалось прочесть до того, как его перехватили. Накануне я сунул духу-письмоносцу два шиллинга и попросил не выкрикивать мое имя, чтобы Бейнс не узнал. Два шиллинга я вытащил из куртки в раздевалке, чья она, я не знал, поэтому совесть меня не мучила.
С тех пор я начал подворовывать регулярно. И польза – и настроение поднимает. Действовал я очень осторожно, банкноты никогда не трогал, только монеты, их труднее отследить. Брал не больше пяти пенсов из одного кармана. Однажды, когда была моя очередь убираться в раздевалке, я увидел на крючке коричневый твидовый пиджак Бейнса. В раздевалке я остался один и точно знал, что Бейнс допоздна пробудет на тренировке по регби. Во внутреннем кармане лежала фунтовая купюра. Целый фунт! Но я справился с искушением и сунул бумажку назад. Единственным, в чем я превосходил Бейнса, была сообразительность. Я понял, что это подстава и что он запомнил серийный номер.
С другой стороны, если бы меня поймали, то перед Бейнсом наверняка встала бы сложная задача. В случае огласки меня бы точно исключили, и тогда ему, Худу и Уингейту не над кем стало бы издеваться. Хотя, думаю, они решили бы вопрос, не сообщая начальству, «неофициально».
В двух милях от нас была церковь. Бейнс очень любил послать меня туда за копией с какой-нибудь резной медной таблички (прижимаешь к ней бумагу и чиркаешь карандашом: постепенно проступает рисунок). За двадцать пять минут я должен был переодеться в спортивный костюм, добежать, скопировать и вернуться. Нереально. И он гонял меня снова и снова, особенно если начинался дождь. Листок намокал, и нечем было доказать, что я вообще побывал в церкви.
Я заглядывал в это месиво из йогурта с давленой малиной, надеясь увидеть хоть тень сочувствия. Нет, только ярость, от которой Бейнс мигом багровел, только нутряная злоба в узких водянистых глазках, в этих взрытых прыщами щеках, отчего он делался похож на бордовую гаргулью.
– Придется снова идти, Туалет. Живее. Шагом марш.