Буквально на каждой скамье развернулись эротично-бурлескные сцены. Проститутки, задирая юбки, стали показывать всем и каждому источник своих доходов и существования. Этим они, естественно, вызвали большое оживление и смущение депутатов…
Вскоре те, в чьих жилах текла горячая кровь, дали себя соблазнить… За ними капитулировали все остальные… И за два часа зал заседаний Учредительного собрания был превращен в большой «крольчатник».
После этой оргии каждый представитель народа возвращался к месту своего проживания в сопровождении одной или нескольких потаскух; рассказывали, что самая разнузданная вакханалия имела место в некоем банном заведении…
В конечном счете все депутаты остались довольны этой любовной интермедией. Все, кроме одного, который боялся женщин и в свои тридцать один год был столь же невинен, как и при рождении. Звали его Максимилиан Робеспьер.
Бедняга этот был поначалу в крайне затруднительном положении, особенно когда одна из девиц нахально уселась к нему на колени. Опасаясь того, что он не сможет сделать все, что от него требовалось, он ограничился тем, что стал вести с ней разговор о политике и комментировать события прошедшего дня. Вечером он все-таки немного развеселился и впустил ее в свою комнату, где и потерял – как и кое-что другое – свою застенчивость.
На следующее утро старухи, торговки и проститутки снова собрались перед дворцом. Вооружившись пиками, палками и дубинками, они выкрикивали:
– Смерть им! Отрубить голову королеве, отбить ей печенку!
Некоторые предлагали сделать кокарды из кишок «этой чертовой шлюхи».
В десять часов утра на балконе появился король. Он объявил, что дает согласие на то, чтобы переехать в Париж, где отныне и будет его постоянная резиденция…
Толпа громкими криками выразила радость по поводу своей победы, а Людовик XVI понуро вернулся в свои апартаменты. Империя, существовавшая в течение тринадцати веков, рушилась…
Спустя два часа монархи в окружении растрепанных горлопанок направились в столицу.
Это двигалась на Париж Революция…
Перед королевской каретой женщины несли на остриях пик головы двух стражников, зарезанных утром. А позади шествия ехала карета, в которой сидел, вжавшись в стенку, человек, с ненавистью смотревший на эту бесновавшуюся чернь, оскорблявшую самое любимое им существо на свете. Это был Ферсан.