— Спасибо.
Надеюсь, третьей порцией наемся.
— Прекрати жрать, дура, — зашипела Карина.
Меня затрясло от злости. Отдала свою кашу, теперь можно морщиться от отвращения, глядя на меня. Наверное, жрёт шоколад, тупеет и не видит, что происходит вокруг.
— Сама дура!
Карина протянула руку к моей тарелке, и, словно пелена упала на глаза. Я не помню, как завизжала, как вырвала миску, как каша полетела на пол. Карина толкнула меня, я бросилась на неё, мечтая вцепиться в волосы. Она полоснула меня ногтями по щеке, я ударила её по руке. Карина толкнула меня в грудь, я покачнулась и, рыдая, бухнулась на пол.
— Психичка!
Собирая руками кашу, поливая её слезами, я тряслась, подвывая над испорченной порцией. Почему такая же, как и я, смеет издеваться надо мной? Каша липла к пальцам, толком не собиралась, а я, рыдая, мучительно обчищала дрожащие пальцы о края тарелки. Перед носом, словно в размытом фокусе возникли чёрные начищенные ботинки. Секунда оцепенения, к горлу подкатил тошнота, и меня вывернуло кашей прямо на ботинки.
— Что происходит?
По стальной интонации узнала обладателя черных ботинок. Ненавижу!
Над головой послышался испуганный голос Карины.
— Майе нельзя много есть после голодовки. Она хотела… третью порцию. Мы…я отобрала тарелку…, каша нечаянно упала.
Подняла на секунду голову. Надо мной возвышался начальник лагеря в форме – наглаженных тёмно-синих брюках и голубой рубашке. Мне было не стыдно за то, что я, сплёвываю горькую слюну на пол. Всей душой до приступа тахикардии я презирала этого циничного, самоуверенного садиста. За то, что урод Стас свернул мне челюсть грязным способом и бросил в тумане, начальник поручил запереть меня в комнате, чтобы впредь была сговорчивей.
Полковник, что-то сказав подчинённым, исчез из поля зрения. Вытерев рот рукой, я поднялась на дрожащие ноги. Ко мне подошёл Кирилл.
— Приказано в медчасть.
Мой взгляд на стойку с консервами и галетами он проигнорировал. Через полчаса столовая закроется, и я опять останусь без пайка на день. Сучьи условия.
— Шевелись, чего застыла.
Под взглядами женщин, я пошла к выходу. Что там говорят про горделивую осанку и расправленные плечи? Не вывезла я изображать героиню с ровной спиной, когда смотрят мне вслед. Пусть других волнует собственная гордость, у меня её давно нет, главное, своими ногами иду. Сосущее чувство голода никуда не делось, сердце колотилось как бешенное, мелкая дрожь сотрясала тело.