Оксана лежала в кровати, прислушиваясь к людским голосам за окном, где ночь вступала в свои права. Дима работал за столом при свете настольной лампы. Собрав бумаги в папку, он откинулся на спинку кресла и о чем-то задумался. Голоса за окном усилились, видимо, очередной скандал у соседей дошел до точки кипения.
– Ссорятся, – сказала Оксана, прислушиваясь. Ей всегда были интересны семейные интриги. Когда нет интересного фильма, то и чужая драма прекрасно заполняет время.
Дима, погруженный предстоящей работой, молчал. Оксана продолжила:
– Как любопытно наблюдать со стороны, когда это тебя не касается, и какая это трагедия, когда это происходит в твоей семье.
За окном послышался звон разбившейся посуды. Затем вмиг все стихло.
– Угомонились, – тихо сказала Оксана. – На этот раз быстро…
Внезапный приступ кашля оборвал ее слова.
– Ты простыла? – спросил Дима. – Я закрою окно.
– Нет, Дима, не нужно, оно и так еле открыто. Пройдет, – она вновь кашлянула.
– Нет, я все-таки закрою, – он прикрыл окно и вернулся в кресло. – Что-то ты часто кашляешь, мне это не нравится. Запишись завтра к врачу.
– Я уже была.
– И что говорит врач?
– Надо анализы сдать.
– Сдай, запускать нельзя.
– Я уже сдала. Завтра пойду к врачу, узнаю.
За окном завыла соседская собака. Они начали прислушиваться, но лай не прекращался.
– Скучаешь? – спросила Оксана.
– Солнышко, разве я могу скучать, когда ты рядом, – ответил Дима, поднимаясь.
– Тогда иди ко мне. Мне холодно и одиноко.
– Уже иду, – Дима разделся и лег в кровать, обняв жену.
Они потушили ночник и окунулись в темноту. Собака все продолжала лай, безудержно.
– Видимо, в прошлой жизни она была не удовлетворена, – шепотом произнес Дима, – и теперь, в образе собаки, ей приходится платить за свои излишества в желаниях, – с иронией сказал он.
– Она уже так неделю лает. Утром, как петушок, прочищает свое горлышко, днем она в неугомонном экстазе, а ночью в свирепом безумии ко всему.
– Чувствую, ночь будет полна сюрпризов.
Утром Малеев сидел на стуле в своем кабинете. Ночью он несколько раз просыпался из-за собачьей рапсодии, которая и теперь все еще держалась у него в ушах. Он всматривался в лицо юной девушки лет семнадцати, сидевшей в кресле. Ее мать, дородная женщина лет сорока, с пышной клумбой волос на голове сидела напротив Малеева, и с надеждой посматривала на профессора.