– Извини. Вырвалось. У меня работала как-то Алиса. Совсем ребенок еще. Второй курс.
При этом в глазах она увидела, впрочем, как и всегда, абсолютную уверенность. На деле, она знала – это не было правдой.
– Кто такая…?
– Да прекрати! Ты постоянно ищешь подвох там, где его нет!
Он сорвался на крик. И это обижало ее меньше всего. Хуже было, когда он замолкал или совсем не отвечал на ее вопросы.
– Прости, Вероника. Я обещал не повышать голос.
– Ты часто забываешь о своих обещаниях.
Она убирала со стола молча. Глаза были абсолютно стеклянными. Только легкая влажная пелена напоминала о том, что две минуты назад произошел очередной скандал. И он повторится, обязательно. Может быть, даже сегодня. А может быть – через пять дней. Правда, пять дней гармонии еще никогда не случалось в этом доме.
– Ты ее любишь?
– Нет, не люблю. Голос предательски задрожал и это было слышно даже тому, кто никогда не умел отличить, где правда, а где – самая настоящая фальшь.
– Так почему ты со мной?
К Веронике вернулось самообладание. Вернее, она никогда его не теряла. Никогда не переходила на истерику. Никогда не упрекала. Она была понимающей. Понимающей до тошноты. Но в каждом ее вопросе был укор и обвинение. Просто, она сама знала ответы на свои же вопросы, а хотела ошибиться хотя бы раз.
– Давай не будем. Зачем ты опять все портишь?
– Я не порчу. Просто хочу знать, почему?
– Ты понимаешь меня так, как не понимает никто.
– И все?
– Нет. Не все.
– А что еще?
– Вероника, я прошу тебя. Давай не…
– Давай «не» что? Давай не будем замечать, что ты не любишь меня? Это твое предложение, да?
– Вероника…
Он не знал, что сказать в ответ, и она не собиралась даже дожидаться ответа. Просто ушла. Просто, с красными белками и очередной раной. Она говорила себе, что три месяца – это совсем маленький срок. Что, три месяца – это не тот срок, на котором уместно говорить о любви. И уже через несколько секунд она говорила себе обратное: «Вероника, любовь не придет туда, где место уже занято. А ведь у него именно так». Или: «Чего ты добиваешься, Вероника? Ты хочешь, чтобы тебя в очередной раз бросили?». После этой мысли она заливалась слезами. Контролировать этот процесс не имело смысла, так как болело невыносимо. Ей не болело так даже тогда, когда она упала на расколотый кирпич в свои двенадцать лет. После этого падения было несколько швов на голени, шрамы от которых будут сопровождать ее всю жизнь.