Судя по побрякиванию металла,
неизвестные люди уже совсем недалеко.
Чтобы не выделяться силуэтной мишенью
на фоне неба дальше двигался, пригибаясь и крепко сжимая в руке
покорёженную лопатку. Дважды обходил стрелковые ячейки, раза три —
резко воняющие сгоревшей взрывчаткой снарядные воронки. Услышав
раздражённую фразу на незнакомом языке, тут же рухнул в траву,
стараясь не шуметь… Но нет, обращались явно не ко мне: уже другой
голос принялся что-то рапортовать, явно стараясь смягчить
начальственное недовольство. Это был явно не немецкий или румынский
язык: слышны были сплошные «ся» и твёрдое «р». Чем-то напоминает
китайский, но речь их гораздо мягче: был у меня знакомец,
работавший в КНР преподавателем и приезжавший на малую родину
только в отпуск. Вон он и пытался познакомить нас с мовой Мао и
Конфуция. Правда, тщетно: в моей голове отложилось только «нихао» и
«кан лян», то есть «привет» и «неси бревно/остыла печка». Да и что
китайцам делать у нас в сорок первом году?
Или это не сорок первый? Да ну! А
форма, каска, гильзы в окопчике — это куда? Может, там вообще наши
чего-то ковыряются, а что гутарят непонятно — так мало ли в армии
нацменов? Я по говору какого-нибудь эвенка от тувинца точно не
отличу, если заранее не объяснят, кто из них кто: ну вот ни разу не
полиглот, английский с немецким знаю на уровне «руки вверх, Гитлер
капут, кто ваш командир, где танки и сколько это стоит?».
Метрах в двадцати впереди, чуть
правее, появился неяркий синий свет, частично проявив угловатые
очертания какой-то техники. Спустя несколько секунд он стал
тусклее, словно пробиваясь через щели неплотно закрытой двери.
Светомаскировка, похоже? Я такое не застал, но слышал неоднократно,
что в прежнее время стёкла фар и электролампочки специально в синий
красили, якобы он менее заметен издалека. Ладно, поглядим, что это
за «Винтики-Шпунтики» такие маскировкой забавляются…
Не пройдя и десятка шагов я вновь
споткнулся — и на этот раз вовсе не о кочку. Прямо передо мной
вытянулось, раскинув в стороны окостеневшие руки, тело лежащего
навзничь человека.
Опустившись на колени, ощупываю его
шею. Пульса нет. Покойник, однако, и уже не первый час. Погона на
плече вроде нет… Хотя нет! У шва рукава поперечная полоска сукна в
пару пальцев шириной, прощупывается пара нашитых тканевых
звёздочек. А вот пальцы натолкнулись на кожу наплечного ремня вроде
портупейного. Осторожно, стараясь не шуметь, обшариваю убитого. На
поясном ремне — неуклюжие патронные подсумки, похожие на небольшие
кирпичики, но винтовки рядом что-то незаметно. То ли кто подобрал,
то ли отлетела в сторону… В нагрудном кармане какая-то книжечка,
наверное, аналог нашей красноармейской. Покойник точно не наш, но и
не фриц: уж немецкого-то снаряжения за годы занятий поисковыми
работами я навидался. Сую книжку себе в правый карман гимнастёрки,
подальше от своих. Документы противника на войне — это важно.
Пытаюсь перевернуть тело: маленький, однако, но тяжёлый! О-па! А
это что у нас? Слева на уровне поясницы убитого на ремне висит
фляжка в чехле, а вот справа — длинный «тесак» с выгнутым к острию
крюком на рукояти, упрятанный в железных ножнах. Чёрт, да это же
японец! Наконец-то всё встало в голове на места. Штык-нож к
винтовке «Арисака» — очень уж характерная штука, подобных к
середине двадцатого века даже известные знатоки извращений французы
уже не делали, а вот самураи провоевали с такими вплоть до конца
Второй Мировой.