После чемпионата Европы по легкой атлетике в Хельсинки в 1994 году я подвел черту не только под спортом, но и под всей практической журналистикой. И это несмотря на то, что в том году я был назван вторым по популярности репортером на ЭТВ после Урмаса Оття9.
В дальнейшем я неоднократно принимал участие в освещении Олимпийских игр, находясь в составе информационных групп Европейского вещательного союза (EBU), но я всегда уговаривал себя, что это чисто телевизионная работа, а не сам спорт. Я быстро потерял квалификацию, а за новостями в некоторых видах спорта просто перестал следить. Тогда я болел только за Эрки Ноола.
Мой друг Хаги Шейн10, который возглавлял тогда Эстонское телевидение, пригласил меня на должность программного директора, что означало чертовски напряженную и интересную работу в течение трех лет. В тот период мы не потеряли в рейтинге ни одного зрителя. У нас была замечательная команда, со многими тогдашними руководителями ЭТВ мы остались друзьями и по сей день. Встречаясь, мы называем себя «к, кладбищенским клубом».
Мои отношения со спортом в те дни можно назвать ренессансом. Я по-новому осмыслил разные вещи, которые раньше казались мне само собой разумеющимися. На мое изменившееся отношение повлияло и то, что я постоянно получал сигналы из различных новых для себя областей, с которыми я подсознательно стал сравнивать спорт. В моем компьютере накапливались записи, которые опровергали известные мифы о спорте, в первую очередь о природе одаренности, о принципах спортивной конкуренции и обязательности использования допинга.
Встречаясь со старыми друзьями, я не скрывал своих мыслей, говорил, что действительная спортивная одаренность – это нечто иное, чем принято обычно считать. Что выиграть можно и по-честному и что в спорте можно и нужно многое изменить. Что допинг приостановил истинное развитие спорта на целые десятилетия и теперь пришло время разрабатывать по-настоящему инновационные методы.
Никто меня особенно слушать не желал, я же был теперь, так сказать, сбоку припека. Иногда я злился на то, что мне не верили. С другой стороны, я понимал, что и верить-то было особенно нечему. На телевидении я насмотрелся на разного рода «реформаторов» и изобретателей велосипеда и вечного двигателя. Еще более страшной публикой были доморощенные философы, которые всем обещали, что праздник придет на нашу улицу, как только мы прислушаемся к их мудрым советам. Возможно, что и ко мне относились как к городскому сумасшедшему, на которого лучше вовсе не обращать внимания.