Я машинально щелкнул выключателем, зажег свет, больше не мучаясь приступом одиночества. Теперь, чтобы я ни делал, мои мысли, так или иначе, крутились вокруг этой истории и их компания отвлекала меня от переживаний о моей осиротелой жизни.
Я занял себя работой, которая не мешала размышлениям – мыл посуду, делая это машинально. Струя воды, ласково облизывающая мои руки, утихомирила поток мыслей, а затем и вовсе разбрызгала их как попало.
Внезапно передо мной возникло еще одно воспоминание. Оно вынырнуло из глубоких глубин, спонтанно, и я впервые почувствовал, именно почувствовал , как, наконец, испытывают то, о чем до этого просто знали понаслышке или думали, что знают. Так вот, я ощутил природу всех воспоминаний.
Эти посланники времени давно презрели своего отправителя и могут доносить порученные им письма, не взирая на хронологический почерк времени и датировку, выцарапанного на памяти, послания. Будучи однажды стерты более свежими записями, они неожиданно проявляются хорошо знакомым орнаментом, в котором замысловато соединяются линии старости с детством или вычурная завитушка объединяет в общий ритм узора, сегодняшний день с тем, который пролетел незаметно много лет назад, а теперь возродился запахом, звуком, картинкой, словом.
Я вспомнил себя маленьким мальчиком, лежащим в темной комнате. Моя бабушка гасит свет и нарочито строгим голосом приказывает больше не болтать с моим двоюродным братом и Вилфом, также приехавшими у нее погостить. Каждый из нас собирается нарушить приказ и мы с нетерпением ждем, когда она, наконец, закроет дверь. Я перед сном подрался с ребятами за место на большом, новом диване и, выиграв поединок, теперь испытываю двойное удовольствие от победы и соприкосновения моего тела с мягкой, бархатистой тканью обивки.
Но в этом месте абсолютного блаженства, какое бывает только в детстве, воспоминание сделало крутой вираж и я увидел себя, ухаживающим за смертельно больной бабушкой, лежащей на том самом диване в предсмертной агонии, в корчах от боли, а затем, обмякшую, застывшую, мертвую.
Я ни разу не вспоминал ночь своего детского "триумфа", пока просиживал у постели больной, я позабыл, как мы тянули жребий или дрались за возможность провести на мягком красавце целую ночь, каким желанным и нарядным был диван, который превратился в стонущего, скрипучего старика, едва ли выдерживающего свою не менее старую ношу.