Дома у нас была большая русская печка, на которой спали мы с Фридрихом и бабушка. На ней было тепло и уютно. В ней готовили, еду, грели воду для стирки, купания и других нужд. За домом был огород на, котором сажали картошку, капусту, тыкву, морковь, свеклу, лук, чеснок и бобы. В конце огорода росла конопля, которую после созревания родители сушили, молотили, жарили, и мы все с удовольствием ее ели. Подсолнухи после созревания тоже обмолачивались, сушились и, при желании, жарились.
Зимой у нас в доме появлялся теленок, который нам с Фридрихом очень нравился и к тому же появлялась дополнительная обязанность ухода за ним. В нашей семье наблюдалось медленное сближение. Иногда к нам приезжал дядя Генрих из Сергиевки с сыном Густавом и дочками Ирмой и Гильдой. В их семье тоже появилась маленькая Мария. Мы все вместе играли в лапту на нашем огороде, пока на нем еще ничего не росло. Иногда и наш отец брал меня и Фридриха с собой и оставлял у дяди Генриха в Сергиевке до своего возвращения из Чумаково. Это время мы проводили очень весело.
Наши родители были работящими, много горя перетерпевшими и ко всему привычными людьми. Они выполняли любую работу с немецкой аккуратностью. Отца все называли на русский манер Иваном Осиповичем, мать – Эмилией Андреевной. Так как они оба считались рабоче-служащими, то получали две зарплаты. В колхозе в то время работали за трудодни, то есть за «палочки».
Бабушка приглядывала за мной и Фридрихом. Нам сравнялось по семь лет, и мы были вписаны в школьный список первоклассников. Мать сшила нам из мешковины сумочки. Моя сумка была с вышивкой, чтобы мы их не попутали. Одев новую одежду, мы 1 сентября 1949 года пошли в школу. Фридриха, помня о моем печальном происшествии, стали называть русским именем Федя, которое он и носил до своей кончины. С нами учились и детдомовские дети, который позднее перевели в Чумаково. Там были и немецкие дети, с которыми первый год мы держались вместе. Потом я их часто вспоминала, глядя на большое, красивое здание, которое было отдано под зернохранилище, а затем под клуб.
Вскоре я сблизилась с Катей Моор, мама которой работала уборщицей в нашей семилетней Балманской школе. Мы держались особняком. С русскими детьми держали дистанцию из боязни, что они нас будут называть враждебным эпитетами – немцы, фашисты, гитлеровцы и т. д. Мы разительно от них отличались и это отталкивало нас друг от друга. Даже не все учителя были к нам доброжелательно расположены. Еще больно отзывались в душах людей последствия войны. Они не могли, а некоторые и не хотели понять, что мы также теряли своих близких, терпели нужду, к тому же враждебность и горе. Для них мы были чужие, а попросту говоря – немцы, и это нас разделяло. Постепенно наш первый школьный год закончился. Я перешла во второй класс, а Федя остался на второй год в первом. На его успеваемости сказались знания русского языка, ведь в семье по-прежнему говорили на немецком.