«Но вижу я, в вас скорби маловато!»(Там же) – «Мистер Жаботинский, – сказал мне тот анархист после одного особенного бурного митинга, – долго вы еще собираетесь метать горох об стенку? Ничего вы в наших людях не понимаете. Вы им толкуете, что вот это они должны сделать „как евреи“, а вот это „как англичане“, а вот это „как люди“… Болтовня. Мы не евреи. Мы не англичане. Мы не люди, А кто мы? Портные. – Привожу это горькое слово только потому, что в конце концов Ист-Энд за себя постоял. Солдат он нам дал первосортных, смелых и выносливых; даже самая кличка „портной“ – „шнейдер“ – постепенно потом приобрела во всех наших батальонах оттенок почетного прозвища… В последнем счете тот анархист оказался не прав – как, вероятно, всегда и всюду не правы критики масс: в последнем счете. Но тогда, вначале, диагноз его подходил, как перчатка: у этой массы, не знаю по чьей вине (может быть, виноват был жесткий холодок их английского окружения) онемел тот именно нерв, который связывает единицу с суммой, с расой, с краем, человечеством…» [Там же, с. 62 – 63].
«Ты повернул глаза зрачками в душу, // А там повсюду пятна черноты» (Там же) – «Из всех воспоминаний моей жизни этот месяц, вероятно самое тяжелое – хочется даже сказать: отвратительное… Со всех сторон, особенно же со стороны официально-сионистской (жалею, что приходится это сказать, но должен), им нашептывали на ухо, что мы только дурачим себя и публику, что правительство никогда ни за что не согласится на особый полк и что вся затея… кончится подвохом. Со стороны правительства план наш явно не имел никакой поддержки. Ясно, что на такой почве подозрительности и сомнений уже не трудно было шайке хулиганов создать настроение паники, запугивать каждого, кто пытался серьезно вдуматься в наши проекты, что он предатель, что он помогает заманить своих братьев „не в Палестину, а в Верден“» [Там же, с. 88].
«Как часто нас спасала слепота, // Где дальновидность только подводила»(Там же) – «Через два дня после того, как на улицах Ист-Энда, Сого, Стэмфорд-Хила и других отрезков лондонского гетто появилось наше воззвание, Герберт Сэмюэл вызвал меня к себе в министерство внутренних дел. – Мы все вам очень признательны за эту инициативу, – сказал он. – Может ли министерство в чем-то вам помочь?.. Я поблагодарил и отказался. Искренне признаюсь, что я потом горько жалел об этом гордом, но непрактичном ответе. Слишком сильна оказалась во мне старая закваска российского радикализма, привычка смотреть на „начальство“, как на нечто нечистое, от чего порядочному человеку не подобает принимать какую бы то ни было помощь. Я забыл, что в Англии такое отношение к власти неуместно и нелепо» [Там же, с. 86 – 87].