Дея провела ладонью по стеклу грязной витрины. На лакированной деке скрипки виднелись потертости и трещины, она была старой, но обращались с ней бережно. Старинные часы висели посередине композиции – сломанные, остановившиеся, никому не нужные, как и их прежний владелец. Кукушка испуганно выглядывала из-за успевшей приоткрыться только наполовину и заклинившей дверцы. Круглый маятник внизу украшало небольшое расписанное зеркальце, которое в погожий день при движении, должно быть, пускало бы резвых солнечных зайчиков по всей улице.
Дея замерла, когда в глубине зеркала загорелись две маленькие синие точки. Они приближались, и в каждой по центру появилась темная пустота. На секунду они скрылись и появились вновь. Дея спиной уловила чье-то присутствие. Она обернулась, но никого не увидела. Огоньки пропали, однако пробужденные в памяти воспоминания заиграли с прежней силой. Только что она поняла, что до боли хочет снова увидеть эти глаза. Это было какое-то странное ощущение, подобное тому, когда ты просыпаешься и помнишь только один образ из сна, который вызывает у тебя невероятно сильные эмоции, ты стремишься вспомнить, что же было там такого, что так глубоко запало в душу, но не можешь. Приятное чувство разливается по всему телу, но что стало его источником, остается загадкой, закрытой в тайных глубинах подсознания.
Занятая собственными мыслями, Дея не заметила, как ноги вынесли ее на набережную. Река, освободившись от оков, гнала серые льдины в сторону моря. Она остановилась на том месте, где он упал без сознания. Именно здесь она видела его в последний раз свободного, не скалящего зубы, а просто израненного и уставшего. Она смотрела туда, куда смотрел он: на темную, бурлящую под ногами воду. Что он увидел в ее глубине? И взгляд у нее был в точности как у него: он не выражал определенной эмоции, чтобы понять этот взгляд надо прожить жизнь за человека. Дее казалось, что она поняла какую-то часть его души. Поняла, что причина, сделавшая его таким, была более чем жестокой.
Дея всматривалась в чернеющие волны. Вода ее всегда пугала: она не умела плавать, поэтому вынуждена была всегда держаться от нее на почтительном расстоянии. Она обрадовалась, словно старому другу, ласточке, которая, сделав виток в вечернем небе, снизилась, чтобы попасть в свой домик, расположенный на противоположном берегу почти над самыми волнами. Дея ее не видела целую зиму. Храбрая птица с невыразимым изяществом коснулась тонким крылом водной глади, но черная лапа волны схватила ее и утащила за собой в реку. Белая грудка еще несколько раз мелькнула на поверхности, уносимая все дальше бурлящим потоком. Дея следила за ней, до последнего момента надеясь, что птица сможет вырваться, но нет, она даже перестала сопротивляться. При виде этого внутри у Деи словно что-то оборвалось. Больше не было ни боли, ни страха, ничего. И это «ничего» было гораздо хуже, чем то и другое вместе взятое.