Он оборвал фразу и замолчал, чуть заметно дрожали его тонкие пальцы.
Я и на секунду не обижался на него, несмотря на первоначальный скептический тон и обвинение в пассивности; он был прав во всем…
– Вот так-то, – проговорил он и с усилием улыбнулся, – вы думаете иначе?
– Вы говорили о тех, у кого есть увлеченность делом. В свое время я тоже не спешил, но природа взяла свое – ребенок…
– Вы женаты?
– Нет. Был. Сын взрослый, живет с матерью, женат…
Мне не захотелось говорить о своей семье, нахлынули воспоминания, тоскливо стало. Избегая дальнейших вопросов, я встал, поблагодарил за угощение.
На крыльце, задержав мою руку, он попросил:
– Называйте меня на ты, я вам в сыновья гожусь. Но не при учениках и не при Валентине Марковне, – и весело погрозил пальцем.
С этого вечера и возникло наше взаимное притяжение.
Мне стало ясно, что вот уже много лет, а может быть, и всю жизнь я продолжал жить с тайной надеждой встретить его, встретить, чтобы заразиться Желанием жить по-настоящему, чтобы, наконец, знать – ты не один в этом многолюдном, заблудшем, ожесточенном мире.
Человек в принципе сдержанный, по крайней мере, скрывающий сокровенные переживания внутри себя, я потянулся всеми своими помыслами к Сергею, и скорее не как учитель, желающий обогатить любимого ученика многолетним драгоценным знанием жизни, а как ученик, запоздало начавший учиться умению «строить жизнь».
А сам он строил.
После его уроков ученики ходили возбужденные, апатичная атмосфера в школе день ото дня все интенсивнее будоражилась невиданными доселе спорами; спорили о литературе те, кого родители не могли заставить прочесть художественную книгу, я специально справлялся в поселковой библиотеке – наплыв читателей был явным; на переменах и после уроков ребята одолевали Сергея Юрьевича вопросами; на занятиях украдкой читались книги; на уроки по литературе напрашивалась вылинявшая поселковая интеллигенция.
Приобщая к книгам, он активизировал ребят, он помогал им в стремлении осознать собственное «я», он организовал интереснейший кружок, ребята допоздна засиживались у него в классе и дома за беседами. Конечно, были и такие, кто пытался остаться равнодушным (запущенные двоечники, пассивные от природы, себялюбивые отрицатели), но лишь по два-три в каждом классе, не больше. «И в них есть колоссальный дух, но инертный. Они очнутся, но под влиянием активного внешнего толчка», – говорил он о таких, употребляя свое любимое «но».