Водитель заскочил в автобус и швырнул пачку бумаг в ящик. Послышались облегчённые вздохи. Граница молниеносно пропадала. И Марина, закрыв глаза, вспомнила, как начинался день…
Утром счастье бурлило под кожей. Она получила серьёзное задание! Впервые. В 23 года взять интервью у губернатора, да ещё в тюрьме – не каждому журналисту удаётся завоевать внимание редактора, чтобы отвоевать столь трудный материал для исследования. Для Купцовой данное интервью становилось в некотором смысле проверкой. Проверкой себя. Сумеет разговорить губернатора и узнать подробности махинаций – выиграла. Не сможет вытянуть из него ни слова, значит, проиграла. Она долго думала об этом человеке. Предстоящая сложная работа обрадовала девушку. Однако потом… Потом заныла душа. Зачем ей плестись в другой город, в другую страну ради какого-то мошенника? Чем глубже погружалась она в размышления о том, что совершил губернатор, тем сильнее ей не хотелось общаться с ним. Отказаться нельзя. Она уже в пути. Сердце дрожало, и дело заключалось не в холоде, а в страхе, который проникал глубоко, словно в родной дом. Марина Купцова повторяла про себя заученные вопросы, ставшие жутко неинтересными. Смешно. Когда она составляла список тем для обсуждения, он чудился ей грамотным, увлекательным, затрагивающим значимые явления общественной жизни. Теперь сфера теряла краски. Яркие тона, набросанные небрежным и одновременно уверенным жестом, превращались в бледные оттенки, которые тяжело назвать оттенками. Неповторимые мазки, оставленные художником-импрессионистом на картине. Скука замкнутого пространства. Отчётливо проявившаяся тоска существования, с которой журналистка пыталась бороться, воображая ответы интервьюируемого. Неожиданно в голове Марины всплыл одинокий монолог мужчины, стоявшего у кассы.
Зажав в руке деньги, она терпеливо дожидалась, когда перед нею растворится дюжина человек. Тихий стон, увеличивающий громкость, зазвучал, чуть ли не над ухом. Купцова оглянулась. Мужчина выдавливал из себя реплики. Напрасно. Его не слушали. Его не слышали. Его не хотели слышать. Аккорды автовокзала не имели возможности заглушить жалобный крик, выныривавший и тонувший в толпе.
– Я Афган прошёл. Меня должны везде пропускать. Ад. Там был ад. Вот на моих глазах погиб наш русский солдат. А погиб, знаете, от чьей руки? От руки ребёнка. Да-да. Милый шестилетний мальчик с ангельским личиком продал часы. Взрыв. И от русского паренька, от моего друга ничего не осталось. Ничего. Мне часто вспоминается невинный малыш. Он жертва хитрой души взрослого. Проклятые душманы. Они познакомили меня со страхом, с которым я уже несколько десятков лет живу. Что? Не хотите слушать? А я и в Махачкале был, ранили там. С тех пор я не питаюсь едой. Я подпитываюсь страхом, – бывший солдат провёл рукой по тонким седым волосам и тягостно вздохнул. – Не поймёте. За удовольствием спешите. Времени на сочувствие не остаётся.