Матушка выскочила, как ошпаренная во двор, перепугалась: никогда не слышала она, чтобы я так кричала. Я вообще тихоней слыла. Выбежала она в сад да как завопит от ужаса, а я на пороге стою – рот открыла. Она меня в дом обратно запихивает, дверь закрывает. Я сразу побежала в чулан, спряталась там и так допоздна и просидела. А по дому тем временем все бегали, шумели, кричали, взад-вперед ходили. Несколько часов прошло, и тихо стало. Я тогда вышла из своего укрытия и прошла в столовую. Мои семейные сидели за столом, и лица у них такие были бледные, измученные, перепуганные. Помню еще, они так много свечей зажгли, как никогда, и так светло, светло в комнате было. Мать даже что-то съестное на стол поставила, но никто и не притронулся к еде. Завидев меня, она так и всплеснула руками:
– Доченька, совсем про тебя забыла!
Я тогда спросила еще:
– Матушка, а что же стало с соседями нашими?
Мать вздрогнула, задрожала, а отец тогда грубым голосом ответил мне:
– У деда ихнего приступ случился. Вот они и оторопели.
Я, конечно, не поверила ему и решила дознаться до правды. Утром с первыми лучами солнца вышла на крыльцо и стала мальчонку поджидать, он обычно рано вставал, чтобы поозорничать. Но не вышел он. Ни отец его, ни дед не появлялись на дворе. Только мать его под вечер показалась – бледная, худая, измученная, будто на десять лет постарела. Зашла к нам, к маме в комнату, и слышала я, что рыдания оттуда доносились. На следующий день уже весь город знал, что дед той ночью от удара скончался, а отец болеет глубоко, встать с кровати не может. Ну а мальчонка все не выходил и не выходил, и на похоронах деда его не было. И вот однажды ночью слышу я, как камешки мне кто-то в окно кидает, выглядываю, смотрю – он стоит, мальчонка-то, бледный, худой, весь дрожит, но в глазах будто прежний задор появился, и он мне шепчет:
– Вылезай! Я тебе такое расскажу!
Я не будь дурой ловко спустилась по дереву на землю, и мы с ним в огороды пошли. Идем мы, и чувствую я, что изменился он как-то, словно ему не десять лет, а все пятьдесят! Дошли мы до места уединенного, он сел и сразу начал:
– Мне никому рассказывать нельзя. Но тебе скажу! Не могу я молчать, – и тут слезы у него на глазах выступили. Ну дела – думаю! Сейчас еще и заревет!
Но он сдержался и продолжил: