– Все в порядке, Гоша. Квартиру я продала. А Алик… Его я убила.
– Что ты сказала?!
– Что я его убила.
– Нюша…
– Что?
– У тебя с головой – как?
– Как всегда. И вообще, теперь все хорошо…
– Теперь?
– Да. Теперь я смогу к тебе приходить, когда захочешь. Хочешь – рисуй, а хочешь…
– А раньше нет?
– А раньше мне надо было долг вернуть. И много разного другого сделать…
– Вернула?
– Да, весь, до конца. И еще кое-что осталось, могу не работать. Так мне приходить?
– Нет, не надо. Не приходи…
– ?..
– Ты просто не уходи. Не уходи – и все. Совсем…
Она осталась…
– Нюша, я сегодня поздно…
– Хорошо, я дождусь.
– Не надо, ложись спать, я тут сам…
– Хорошо.
Вернувшись, я находил ее спящей, свернувшись калачиком на узкой кушетке, прямо у входной двери. Рядом, на этюднике – клубника и плитка шоколада.
Я брал ее на руки и нес в постель.
– А шоколад-то зачем?
– Чтобы грустно не было.
– А клубника?
Улыбается…
– Клубника для запаха.
– А почему у двери, тоже, чтобы грустно не было?
– Нет… – смотрит.
– А почему?
– Чтобы, как собака хозяина…
– Ох, Нюша… Нюша… ты…
И никогда ни одного вопроса. Ничего.
Так не бывает.
А летом мы снова уехали в Крым.
Я не хотел брать с собой этюдник и краски. Потому что не хотел писать. В том числе и ее, Аню. А может быть, ее прежде всего… Наверное, просто боялся, что если еще раз…
Она меня, конечно, уговорила. И даже тащила на себе здоровый, тяжелый, полный кистей и тюбиков с красками, этюдник до самого вокзала.
Я не мог ее рисовать, я не мог ее подчинить. Она никогда не спорила, покорялась во всем, глядя на меня снизу вверх или, наоборот, сверху вниз преданными, только что не собачьими глазами, и всегда все выходило по ее. Я это видел, понимал и ничего не мог поделать. Она была сильней. Я был ей не нужен. Она светилась – сама…
А сад нас помнил. Мы навещали его раз в два-три дня, уносили с собой яблоки и этот дурманящий плодовый запах…
Дней через пять после приезда, ночью, пришла гроза. По крыше и стенам дома застучали капли, потом начался настоящий ливень. Мы проснулись. Аня встала, чтобы прикрыть окно, и в этот момент совсем близко сверкнула молния, на долю секунды осветившая все. Впервые за долгое время я увидел ее снова. Снова и заново, другую Ню, Ню-незнакомку. Она вернулась ко мне в постель, прижалась и спросила:
– А теперь ты будешь меня рисовать, скажи?