И какая, в сущности, разница – чем…
Под нами Генуя. Самый обычный, как все, город. Вот разве что море. Разве что маяк. Берег, похожий на плавники, бурые от песка и крови. Знать бы еще, что она собирается тут делать? Зачем она здесь? И зачем с ней я?
– Вон маяк. Видите?
– Еще бы. По-моему, он виден даже с другого конца света.
– Это ля Латерна. Ей почти тысяча лет.
– А почему ей? Маяк же – он.
– Но у него женское имя, и это ведь неспроста. Кто лучше женщины способен позвать мужчину, указать дорогу домой? Вам это известно никак не хуже меня, правда? Вот и здесь, сейчас я оказался именно из-за вас. За тысячу лет мало что изменилось. Ля Латерна продолжает указывать дорогу.
– А вы не только летчик, Счастливчик. Вы поэт.
– В ближайшие минуты будет важно, какой я летчик. Мы садимся, Наташа. Она под нами…
Город упрятан между горами и скрыт облаками, ты почти пролетаешь мимо. Но вот самолет ложится на крыло, и долина раскрывается цветком, а в ногах ее – море. И значит, это в самом деле она – Генуя.
В этот момент наушники вновь ожили, и зазвучала та же непонятная английская речь. Счастливчик слушал, что-то говорил сам, снова нажимал разные кнопки и щелкал переключателями – ему было не до меня. Потом раздались какие-то звуки, шум ветра снаружи изменился, и самолет почти остановился в воздухе – во всяком случае, мне так показалось.
Не глядя на меня, он произнес:
– Если хотите по-настоящему удивиться и получить удовольствие, не смотрите вперед. Смотрите направо, на воду, не пожалеете.
Конечно же, я сделала, как он сказал. Справа было только море и ничего больше. Мы снижались, водная поверхность приближалась все больше, летела мимо все быстрее. Суши не было и не было, я решила, что мы садимся на воду, а ведь у самолета нет поплавков, и в тот самый момент, когда мы должны были ее коснуться и я от страха хотела зажмурить глаза, внизу промелькнул берег, бетонные плиты побежали навстречу, самолет словно завис над ними, не желая возвращаться на землю, чуть поднял нос, и я ощутила едва заметный толчок – мы приземлились…
… – Наташа, а я ведь не самый плохой пилот на свете, – его глаза смотрели на меня, и он смеялся. – На самом деле неплохой. А почти – оно ведь не считается, верно?
И я киваю и смеюсь в ответ его оливковым глазам, и внутри у меня начинают петь птицы. Я уже знаю, чувствую, я даже почти уверена, хотя как он только что сказал? Почти – оно ведь не считается, верно?