Никита молчал. Лука глазел на него в упор, а в карих глазах приплясывали отблески костра.
– Ты, пустомеля издогадливый, взрослых учишь, а сам-то заплута-ал! – издевательски протянул мужик.
– Мне бы к речке выйти. Сегодня до темноты не успел, так завтра выйду и спущусь.
– Спустится он! Куда река бежит-то, знаешь? В долину или ещё куда?
– Значит, по реке вверх пойду! Там я дорогу до перевала знаю, не сплутаю больше.
Лука вздохнул с видом утомлённой бабы и ничего не ответил.
– Дома-то от бати попадёт? – спросил Фрол. – Ружьё потерял, сам чуть не пропал.
– Нету бати у меня. С Кириллихой живу. Мачеха это, только с батей не зналась.
Никита поднялся.
– Куды собрался? – насторожился Фрол. – В обидку пошёл?
– Вот ещё! До ветру схожу и вернусь.
– Погодь! Не ходи в ту сторону.
– Чего так?
– Там ручей, мы из него воду берём. Нагадишь ненароком, – он указал рукой в противоположном направлении. – Туды двигай, мы там справляемся.
Никита побрёл в кусты. Странные эти мужики. И безобидные вроде, но что-то не договаривают. История у них явно не складывается: то с геологами разминулись, то почему-то к Китою никак не хотели спускаться. С чего бы? Наверняка варнаки какие-нибудь. Беглые. Потому и Китоя сторонятся, и в Тункинскую долину боятся выйти.
Вернувшись, он снял промокшие ичиги и насадил на рогатины у огня. Хотел было портянки посушить на горячих камнях, но не решился – очень уж стойкий аромат пойдёт.
Лука тем временем набрал воды в другой котелок и стал готовить чай.
– Всю дрянь уже поназаваривал, – ворчал на него Фрол. – Что на этот раз?
– Ишь ты – «дрянь»! Всё самое лучшее в округе собираю, – возмутился мужик. – То башмачки заварю, то смородинку. Волчью травку бросаю. Все они травки пользительные!
Чай быстро поспел. Лука передал кружку и Никита с жадностью хлебнул отвар. Он обжег губы и похлопал по рту ладошкой – так делала мать.
– Кириллиха-то твоя хороша? – спросил Лука.
– Хороша, коли спит или дома нет, – буркнул Никита в кружку.
– Да я не про то. Красивая?
– Красивая. Лешего по ней рисовать – самое то.
Никита вспомнил дом и понял, что даже сейчас его к мачехе не тянет. Не его это место, не его. Найдётся ли когда-нибудь такое место, где он своим станет? Может быть то место, что на три аршина в землю уходит?.. Эти мысли нагнали тоску. Вот сгинет он в тайге, и никому ведь грустно не станет.