– Посоветовалась каркалыга с попом в монастыре, – хихикнув, продолжал мужик, – и молвит: на иголку сколько хошь ангелов усадишь. Оттого, что все они – твари бесплотные и места не занимают. И проиграла спор! Ангелы и вправду могут любым числом разместиться, но самих-то их не бесконечное множество! Девятьсот девяносто девять миллионов, девятьсот девяносто девять тысяч, девятьсот девяносто девять штук – вот правильный ответ. Все, кого сотворил Бог и уместятся, кроме одного.
Он поёжился и спрятал руки под шубой.
– На что спор был, знаешь?
Никита молча повёл подбородком.
– Баба, поскольку проиграла, должна была титьку показать.
– Титьку? – удивился Никита. – Тебе?
– Зачем мне? Что я титьки бабской не видал? Кому-нибудь из монашеской братии.
– И что, показала?
– Показала! Ничего с ней не случилось. И раньше показывала.
Мужик замолчал и долго смотрел на Никиту блестящими зрачками. Уже совсем стемнело. Лунный свет подсвечивал сопку, ощетинившуюся редким лесом. Где-то внизу сонно всплескивалась река. Звёзды тускло поблёскивали на небе. Некоторые его участки прикрылись облаками, отчего казалось, что лишние созвездия упали вниз.
Никита не чувствовал холода. И не потому, что согрелся – просто перестал ощущать тело, превратившись в пень с глазами, в продолжение коряги, на которой сидел.
А мужик, видимо, согрелся. Он взял прутик и заточил его щербатым лезвием топора. У его ног стояла чурочка, сплошь заложенная срезанными поганками. Он взял один из грибов, посыпал крупной солью из жестяной коробочки, наколол на прутик и сунул в огонь.
– Другой случай был, в Троицкославске, – продолжил травить он. – Поселился я в доме одного таможенника. Всю ночку мы с ним брагу пили, а наутро его карачун хватил. Я представился сослуживцем и живу не тужу. Приезжают через недельку его родственники. Баба статная такая и мужичок при ней – катышек катышком. Спрашивают: «Долго ли скорбеть будешь в чужом доме?» – «Ещё с месяцок погрущу, – говорю, – сороковины справлю, опосля съеду». Приезжают они снова, после поминок. Молвит баба: «Уезжай, милок, мы дом сдавать будем». А я: «Придётся полгода потерпеть, чувствую, неспокойно душе почившего товарища, вот после следующих поминок и поговорим». Спустя полгода они вновь меня донимают. А мне страсть как неохота съезжать: уютно в домике, спокойно. «Хорошо, – соглашаюсь, – только десять воробьёв в дорогу наловлю и поеду». Баба с мужичком умилились. Через два дня вижу, как они к дому подходят. Выхожу во двор и начинаю руками над землёй махать. «Ну что? – спрашивают, – сколько воробьёв тебе осталось?» – «Первого, – отвечаю, – из-за вас только что упустил!»