Бунин, всю жизнь остро ощущавший близость смерти, не видит в охоте того драматического смысла, который открылся его старшим современникам – Толстому, Чехову. Очевидно, сказалось его холодное трезвое знание того, что все таит в себе смерть: и жизнь, и красота, и любовь. Бунин эстетизирует мгновения встречи красоты и смерти во время охоты: «олень, могучий, тонконогий» «в стремительности радостно-звериной… красоту от смерти уносил»[40].
Щемящей ностальгией по былой невозвратной жизни проникнут и рассказ «Вальдшнепы» А.И. Куприна, который жил в эмиграции в Париже с 1920 по 1937 г. Этот рассказ был опубликован летом 1933 г. в парижской газете «Возрождение». Как пишет автор предисловия Роман Словацкий, Куприн вспоминает о той светлой поре, когда он «начинал свой творческий путь, собирая впечатления в зарайских окрестностях Коломны. Посещение этих мест в 1897–1901 годах, увлекательная охота, общение с местными жителями навсегда запечатлелись в памяти Куприна и воскресли в художественных образах, скрашивая заграничное изгнание…»[41] Рассказ «Вальдшнепы», принадлежащий другой эпохе, написанный с другого берега, сохраняет, как и более ранний рассказ «Охота на глухаря» (1899), тургеневско-аксаковский дух. Оба рассказа – о странствиях охотника по лесам, о повадках зверей и птиц, о единении человека и природы, о встречах с крестьянами – детьми природы. Но в рассказе «Вальдшнепы» драматизм навсегда потерянного рая выражен всего в одном абзаце. Примечательно, что в собрании сочинений Куприна в 9-ти томах, изданном в советское время, именно этот небольшой абзац был купирован. Новая жизнь в России для писателя-изгнанника – катастрофа. Он действительно говорит (но автор предисловия по известным причинам не договаривает, ставя многоточие) о своей ностальгии по той предреволюционной жизни, с которой для него связана и охота: «Да вот пришла эта война проклятущая, а потом эти колхозы и другая неразбериха. И где они все: и лесник Егор, и Ильюша с Устюшей, и объездчик Веревкин, и все грамотные лесничие, и охота русская, и хозяйство русское, и прежние наши охотничьи собаки. Все как помелом смело. Ничего не осталось. А почему? Кто это объяснит?»[42]
Не мог и Михаил Михайлович Пришвин объяснить эти перемены, принесшие не только неразбериху, но и разрушения, страдания, потери. В предисловии к «Рассказам охотника» он признается, что «охота лишь в незначительной степени» была для него спортом. «Моя охота, – продолжает писатель, – была средством сближения с природой»