Ну а когда меня со своей детской
непосредственностью обнял малыш Фил, я и вовсе почувствовал, как
скорлупа в глубине моей души дала очередную трещину и сквозь нее
бальзамом на сердце полилось что-то теплое и густое. Как подогретый
мед на густо намазанную маслом свежую булку. Бабочки в животе так и
воспарили, и я взлетел бы вместе с ними, если бы не крепкие объятия
всех членов семьи.
Моей семьи.
Настоящей!
После завтрака, к которому Диана
приготовила половину моих любимых блюд, а вторую половину пообещала
к праздничному ужину, мы дружной компанией выдвинулись в сторону
города. Вышли сильно заранее, потому что хоть я и мог уже
самостоятельно передвигаться, но все еще хромал, и при резких
движениях в спине что-то неприятно тянуло.
Солнце в этот день особо не
усердствовало и вообще вздумало играть в прятки, то скрываясь за
большими пушистыми облаками, то вновь выныривая на радость Филу.
Как и я не так давно (или уже давненько?), он впервые покинул
баронский дом и теперь во всю глазел по сторонам, засыпая Диану
шквалом вопросов. От «почему трава зеленая» до «где ночует дядюшка
ветер».
Кажется со мной Диане было все-таки
проще.
Из-за Часоточника мне махнул рукой и
подмигнул Леуштилат. Накануне он долго прятался в Нигдейке, но
дождался момента, когда я останусь один и пришел пожелать
пробуждения хорошего умения.
Под хорошим он подразумевал
жакеровское или возможно даже аннино. Хотя, по сравнению с его
«Демоническим жрецом», что угодно будет конфеткой. Но лучше
все-таки жакеровское. А еще лучше аннино. Или жакеровское. Или
аннино.
Он так горячо и страстно распинался,
что я едва сумел вставить пару своих слов. Слов сомнений. Опальный
баронский сын стал первым с кем я ими поделился.
Дело в том, что, лежа весь в бинтах и
мазях, я много думал (а чем еще заниматься?), и моя жажда
приключений, подцепленная от неугомонного Леуша, заметно поугасла.
Я вспоминал испытанный в Трещине страх – противный и липкий. Раз за
разом воскрешал в памяти картину собственной смерти. По-новой
переживал ту первую ночь в чуждом Терре лесу, когда мы жались друг
к другу, словно выброшенные на улицу беззащитные котята.
Но сильнее всего по мне било
выражение лица Дианы, когда она увидела своих спасенных из Трещины
детей. Ее с трудом сдерживаемые рыдания. И отчаянная мольба,
рвущаяся из самой глубины материнского сердца: «Пообещай мне, Леон!
Пожалуйста, пообещай!».