Невеста,
на фоне нашего красавца проигрывала. Ну да, молоденькая — лет
семнадцать-восемнадцать, не дурнушка, но далеко не красавица.
Маленькая, черноволосая, с остреньким носом. А еще я уловил ее
взгляд. Вроде бы, этакий… бархатный, но прищур хищный. И уже
чувствовалось, кто станет хозяином в доме. Пожалуй, с такой женой,
Егорушкин позабудет, каково оно, бегать по бабам. Эх, бабы-то
опечалятся, зато мужья вздохнут с облегчением. А еще господин
исправник.
Будет
теперь наш Фрол ходить по одной половице, заглядывать в глаза
любимой супруге и больше всего бояться — как бы не огорчить
любимую! Мы, разумеется, из мужской солидарности его пожалеем, но
сами тихонечко похихикаем в кулачок. Но надо сказать — с какой
любовью поглядывает Фрол на свою суженую! Так что, если человек
любит свою жену, ему глубоко плевать, что станут говорить за
спиной.
Мы с
исправником, как два свадебных генерала, стояли рядом с родней
жениха и невесты, в первых рядах. Неподалеку был еще один начальник
— пристав Ухтомский, да еще и при полном параде и без шинели.
Впервые видел Антона Евлампиевича при всех его регалиях.
Я не
ошибся, солдатский Георгиевский крест — знак отличия Военного
ордена у пристава имелся, да не один, а два!
Стараясь
делать вид, что целиком поглощен службой, украдкой косился на грудь
Ухтомского, пытаясь идентифицировать медали. «Анненскую» опознал
сразу по красному крестику и красной ленте. Еще две награды,
висевшие рядышком — обе из серебра, на георгиевской ленте,
изображавшие соединенные вензеля императора НиколаяIи
императора АлександраII, тоже определил —
первая «За защиту Севастополя 1853-1855», вторая «В память
Крымской войны 1853— 1856». Серебряными медалями на георгиевской
ленте награждали только непосредственных участников войны. А что за
медаль из светлой бронзы с вензелем покойного императора? Она на
георгиевско-александровской ленте. И еще одна — эта вообще с
двуглавым орлом и на ленте, со странными цветами — белым, оранжевым
и черным?[1].
Последнюю
в ряду я вообще не опознал. Чей-то портрет. Ну, если портрет, так
кого-то из императоров[2].
Понятно,
отчего скромняга Ухтомский редко надевает боевые награды— с таким «иконостасом» мундир неудобно
носить, да и звенеть медали станут при малейшем шевелении.
Тихонько,
чтобы никто не слышал, шепнул Абрютину на ухо: