– Ты уже оделся? Я опоздал? – перепугался Тарас.
Мокрицкий вдруг махнул, сел на стул в передней и заплакал.
– Что, что с тобой? – рванулся к нему Тарас.
– Пушкина… Пушкина убили на дуэли.
Они пошли вдвоем. Не на лекцию, конечно. Поток людей двигался на Мойку, шли пешком, ехали на извозчиках.
– К Пушкину, – просто говорили люди, нанимая сани.
Мойка была переполнена народом. Толпа стояла на Певческом мосту, толпа стояла перед домом, где была квартира Пушкина. С дома выходили и входили люди. Обратил на себя внимание высокий старик. Он вышел, рыдая.
– Вам Пушкин родственник? – спросила его какая-то женщина в платке.
– Я русский, – ответил старик и заплакал еще сильнее.
Последняя квартира Пушкина была в доме княгини Волконской – матери декабриста Сергея Волконского. Сюда, в этот дом, когда Сергей Волконский сидел арестованным в Петропавловской крепости, приезжала его молодая жена Мария. Самоотверженная русская женщина поехала за мужем в Сибирь, на каторгу.
Тарас не знал – именно ей, своей тайной юношеской любви, посвятил Пушкин свою «Полтаву». А теперь ее друг детства, ее пылкий поэт лежал мертвым…
Тарас с Мокрицким зашли в парадный подъезд под аркой, поднялись по широкой лестнице вверх, в квартиру поэта.
Пушкин лежал на столе в черном сюртуке, спокойный, с выражением застывшей мысли на лице.
В головах его стоял Жуковский, и крупные слезы катились по его щекам. Кусая губы, стоял лицейский товарищ Пушкина и секундант последней фатальной дуэли – Данзас.
– Вы здесь, Константин Павлович? – спросили его.
– Нет, – ответил он с горькой улыбкой, – я не здесь, я на гауптвахте. Император разрешил только похоронить Александра, и я должен вернуться под арест.
Мокрицкий увидел много литераторов, художников, музыкантов. Все они собрались сюда, но и много незнакомых людей приходило попрощаться со своим самым любимым поэтом. Тарас не мог выйти сейчас из этой комнаты. Он стал в уголке и стал смотреть, смотреть. И слова, незабываемые пушкинские слова о вольности, свободе вставали в его голове. Он хотел навсегда запомнить это лицо, которое довелось ему увидеть только мертвым. Он посмотрел на Мокрицкого, и они поняли один другого. Мокрицкий вынул с кармана лист бумаги, поделил его пополам и дал половину.
Из своего уголка они быстро начали рисовать.
А двери не закрывались. Бесконечным потоком шли люди – студенческая молодежь, взрослые и совсем старые. Все кланялись до земли, плакали и, выходя, шепотом говорили друг другу: