Одна красивая тетя Таня не радовалась. – И когда это ты, котик, поспел? – приставала она к папе. Но дядя Арбаксит (или Арпаксит) и дядя Герцойг уже тащили его к дверям. – Поедем! Поедем! Какой же Новый год без Доры! – Не успеем!.. – пробовал сопротивляться папа. Но на него натягивали пальто и пихали в руки шапку. – Схватим машину и привезем твою Дору к самому Новому году!
Мы не скучали. Мы – это я и Зойка, дочка красивой тети Тани. Она была на год старше и во всю командовала мною. Первым делом ей приглянулся мандарин, который я не успел съесть. А не надо зевать!.. А потом: – Ну-ка, стащи с елки конфету! – приказала она. Я послушно потянулся за «Мишкой косолапым». А потом за еще одним… Вкусно было. А, главное, Зойка не воротила от меня нос, как на улице. Там она с такой малышней не водилась.
На нас не обращали внимания. Женщины накрывали на стол, а потом встречали маму. Ее, и правда, привезли к самому Новому году. Успели.
Тетя Ната увела ее за ширму. Пошептаться. Туда же проскользнула тетя Лиза Грин. Только красивая тетя Таня не пошла. – За стол! За стол! – шумела она. – И включите радио! А то куранты пропустим!.. Задвигали стулья, расселись. Зойка, конечно, уселась рядом с мамой. А про меня как-то забыли. Я пристроился на краешке дивана и стал ждать, когда позовут. Но вот зашипело радио, и сквозь гудки машин пробился бой кремлевских курантов. – С Новым годом! С новым счастьем! – зашумели все. А папин начальник, дядя Герцойг, стоя, объявил: – За нашего великого вождя товарища Сталина!.. – Ура! – закричали гости. И застучали вилками. – Холодец! Куриный холодец! – предлагала всем тетя Ната. – А Доре гефилте фиш! Вот! Лучший кусочек для девочки!
– И мне гефилте фиш! – требовала красивая тетя Таня. – Я еще ни разу не ела еврейскую рыбу!.. – И мне! И мне! – повторяла за ней Зойка. И вот тут я не выдержал. Вспомнил, какую фаршированную рыбу готовила мама. – Мам! – дрожащим голосом попросил я, – а можно мне кусочек черного хлеба!.. И зарыдал.
Что тут поднялось! Меня по коленям переправили к маме. – Черного хлеба! – повторяли все жалобными голосами. А мама обливалась слезами не хуже меня. – Фейгеле! – причитала она! – И прижимала меня к груди. – Лихтере пунем! Тайере пунем!.. Мне совали в руки бутерброды с черной икрой. Но я все детство больше любил красную. Тугие красные икринки так звонко лопались под зубами!..