А значит, надо брать тепленьким… пока не начал.
— Это вопиющее нарушение дисциплины, — пробормотал он.
— Если это вопиющее нарушение, — Я шагнул вперед и оперся
ладонями на стол, нависая над опешившим Каратаевым, — то что вы
скажете о саботаже сборной Корпуса? Пытаться искалечить курсанта за
неделю до соревнований… Господь милосердный, я и представить себе
не могу хоть что-то более омерзительное!
Я зашел сразу с козырей — и попал. Точно в цель, в самое
яблочко. Физрук дернулся, как от удара, и тут же принялся рыскать
глазами по сторонам, будто выбирая маршрут для побега. Разумеется,
он не спешил каяться, однако мне один только взгляд сообщил
достаточно.
— К-какой саботаж? Что вы хотите сказать, господин курсант? —
Каратаев попытался сделать удивленный вид, но, кажется, сам не
слишком-то верил в свои актерские таланты. — Я представления не
имею, о чем вы говорите! Никакого!
— Полагаю, что имеете, — усмехнулся я. — Лицедей из вас даже
хуже, чем игрок в преферанс… Или чем вы развлекались, чтобы набрать
долгов на несколько тысяч?
В приличном обществе упоминать о подобном считалось верхом
бестактности, а иной раз даже становилось поводом для вызова на
дуэль. Я лично знал около полудюжины сиятельных князей, которые
проигрывались в пух и прах, однако продолжали считаться уважаемыми,
достойными и даже состоятельными людьми. Кто-то изворачивался,
закрывая финансовые трудности продажей родового достояния, кто-то
тайком подворовывал из казны, кто-то даже находил мужество признать
себя банкротом и стрелялся, однако лицо так или иначе сохраняли
все. Высшее сословие умело хранить свои тайны, а отдать карточный
долг считалось вопросом чести.
Но Каратаев к приличному обществу не относился — с того самого
момента, как решил предать Корпус, чтобы хоть как-то увеличить
шансы выиграть там, где раньше только терял свои жалкие
копейки.
— Сколько вы поставили? И на кого?.. Неужели на павлонов? Или на
Михайловское училище?.. — Я уселся прямо на стол и сделал вид,
будто вспоминаю что-то. — О нет, конечно же. Пажеский корпус!
Каратаев снова дернулся. Да и вообще вел себя так, что даже
ребенок бы понял: его высокоблагородие физрук имел глупость залезть
в пушок не только рыльцем, но и обеими руками. А то и вообще
целиком, и теперь ему оставалось лишь барахтаться, с каждым
мгновением закапывая себя еще глубже.