– Хорошо, давай как перед любым важным делом или крупной покупкой возьмем время для охлаждения. Давай две-три недели просто походим по казино, поиграем по мелочи, понаблюдаем за этими дурацкими табло, порассуждаем о превратностях фортуны, познакомимся с игроками, с девчонками, которые шарик бросают… Просто попробуем хорошо провести время. Более того, я готов финансировать наше участие в этом просмотре вертепов азарта: выделяю тысячу долларов. Выигрыш пополам, проигрыш вернешь, когда сможешь, то есть никогда. Но обещай, что за эти три недели ни о каком экшене по-крупному ты даже напоминать мне не будешь. Согласен?
– Согласен.
Стас на прощание пожал мою руку крепче обычного.
Ему уже было под сорок, но в нашей конторе его все почему-то звали просто Веничкой. Это абсолютно не вязалось с ним: высоким, толстым, крикливым и, главное, недоступным в восприятии. И дело даже не в том, что он постоянно громко ругался матом, а в том, что матерные слова были почти единственно понятными словами в его лексиконе. Более того, по матерным словам многие только и понимали, что Веничка хотел сказать на самом деле.
Матом он почти не ругался только при общении с шефом, клиентами и со мной. Не думаю, что это была какая-то его привилегия по отношению ко мне. Просто в большинстве случаев мне удавалось его понимать даже в том случае, когда он выражался иносказательно, и поэтому использовать мат в наших беседах особого смысла не имело. Когда я еще работал журналистом, мне приходилось много общаться с врачами и учиться их циничному языку. Самым простым было освоить словечки типа «вертолет», что означало гинекологическое кресло, и «лыжники» – так врачи называли стариков, ходивших с палочками и шаркавших тапочками. Когда я сам начал понимать, что «наркоз по Кальтенбруннеру» – это недостаточное обезболивание, а «консервы» – это больные, которых лечат консервативными, то есть нехирургическими методами, врачи меня зауважали и даже налили спирта. Не думаю, что мне открылись тайны профессионального сленга, но после врачей разговаривать с представителями любых других профессий, даже с программистами, было намного проще. Наверное, поэтому в какие-то моменты я понимал Веничку настолько хорошо, что мы могли себе позволить беседы даже на нерабочие темы.
Я всегда знал, что компьютерщики – не от мира сего, но Веничка даже на их фоне выделялся особой прямотой и незлым презрением к миру непосвященных. В конторе он не занимал каких-то высоких должностей, он просто отвечал за то, чтобы работали все созданные нами сайты, электронная почта, внутренняя сеть, единая база данных и все остальное инетовское обеспечение нашей деятельности. Ни один важный вопрос, связанный с Интернетом, не мог быть решен без участия Венички. Почти для всех разговоры с Веничкой были испытанием на сообразительность и психологическую устойчивость, и потому наши многочисленные дизайнеры, журналисты, агенты настраивались на вынужденные разговоры с Веничкой заранее, некоторые даже готовили конспекты, но в большинстве случаев это не спасало их от мата и долгих попыток понять то, что они услышали.