– Ты рубишь капусту, как мясник мясо, – хихикнула она, глядя на Верена.
– Я и есть мясник, – свирепо отозвался молодой воин. Такко прыснул со смеху, не удержалась и Кайса.
– Верен поклялся с первого заработка купить барана и съесть его целиком, – сказал Такко, орудуя ножом. – Не его вина, что денег хватило только на капусту.
– Я слышал сегодня на базаре, будто старый Гест собирается везти мёд, – пропустив шутку мимо ушей, сказал Верен.
– Куда и когда? – оживился Такко.
– В Нижний Предел, – выдержав паузу, объявил Верен. – Большой город, где много работы и весёлая жизнь!
– Когда? – повторил вопрос Такко.
– Он до последнего таится, боится, как бы его не обогнали другие, но вроде как собирается выходить со дня на день.
– Отлично, – выдохнул Такко. – Завтра я отнесу стрелы охотнику и лук маркграфу, и мы развяжемся с Эсхеном!
– Этот, с позволения сказать, лук потянет хоть на пять фунтов? Не лук, а лучинка…
– Ну… где-то так. Верен, я в жизни не видел таких девчонок! Кажется, что она вот-вот растает. Похожа на подснежник, такая же нежная и тонкая. Кожа… каждая жилка просвечивает… Страшно на неё смотреть!
– Некрасивая? – уточнил Верен, доставая горшок и ссыпая туда капусту.
– Красивая, очень. Но странная.
Друзья ещё какое-то время поговорили о предстоящем походе. Верен один раз был в Нижнем Пределе и не уставал сравнивать его с Эсхеном: мол, там и люди приветливее, и мясо дешевле, и на улицах грабят только так, поэтому охранники там нарасхват, и даже если до срока польют дожди и размоет дороги, можно спокойно зимовать – остаться без работы не грозит.
Горшок с тушёными овощами опустел, а на улице окончательно стемнело. Верен попрощался с Кайсой и отправился наверх. Такко подсел к девушке и взял её за руку:
– Мне жаль оставлять тебя.
– Ничего, – улыбнулась она. – Ты ведь сразу говорил, что не задержишься здесь.
Её голос не дрожал, а блеск глаз ещё нужно было заметить в темноте. Такко обнял её за плечи. От неё пахло той же пьянящей сладостью, что и в пекарне, а в складках платья притаилась мучная пыль. Такко прижался к ней, прильнул щекой к щеке. Кайса – сама как хлеб, как земля, олицетворение материнской заботы и домашнего уюта. Она вздохнула, сама обняла Такко и одним резким движением выдернула его рубаху из-за пояса.
– Скажи… а волосы у дочки маркграфа такие же светлые, как у меня?