Это был хлеб с маслом, пастой мармайт и ломтиками сыра. За несколько секунд в микроволновке сыр плавился, покрывая бутерброд гладкой корочкой.
– Конечно. Думаю, мама как раз его сейчас готовит.
– И тебе тоже?
– А мне не нужно, – ответил я. – Я просто слопаю твой!
– Ну не-е-ет! – Джек поглядел на меня и закатил глаза. – Если ты съешь мой тост, то я сделаю тебе что-то плохое.
– Это что же, интересно?
– Мм… – Джек прижал палец к губам. – Ты тогда пойдешь спать, и… и…
Он изо всех сил старался придумать настоящее наказание. Я вопросительно поднял брови.
– И не будешь смотреть футбол! – выкрикнул Джек с победоносным видом.
– Ну и дела, – протянул я и озадаченно потер подбородок. – Что ж, ты выиграл – сам ешь свой тост.
Его лицо засияло от счастья, и я пошел на кухню – проверить, готово ли его лакомство. Анна резала тост на квадратики.
– Он в порядке?
– В полном.
– Я так и не поняла, что это было.
– Анна, он просто упал с велосипеда. С детьми такое случается.
– Но выглядело это так, словно он отключился. И он сказал, что почувствовал себя странно.
– Внимание ослабил на секунду, вот и все. Он ведь только недавно научился кататься, ему пока сложно.
Было очевидно, что мои слова Анну не убедили. Она дала мне тарелку с квадратиками, и я понес ее Джеку.
Этот тост – единственное, что умел готовить отец. Он мог делать все, что угодно, по хозяйству, но повар из него был никудышный. Если мы оставались дома вдвоем – мама убирала офисы в Сити, – то мой обед состоял из тоста с особенным сыром. Отец готовил его идеально: слегка поджаренный, еще горячий хлеб он сначала мазал маслом, затем – тонким слоем мармайта и, положив сверху несколько почти прозрачных ломтиков сыра, отправлял его в микроволновку на тридцать секунд. Однако сам никуда не уходил, а все эти тридцать секунд, облокотившись о стол, смотрел на тост и ждал ключевого момента, когда сыр полностью расплавлялся, но еще не начинал пузыриться.
Когда мама умерла, пришла моя очередь заботиться о нем. Каждый вечер отец молча садился за стол, где перед ним, на маминой салфетке для столовых приборов, лежали ее нож и вилка, и начинал плакать, и все, что я мог для него сделать, – это приготовить ужин, как раньше мама.
– Спасибо, лапушка, – говорил он, когда я ставил перед ним тарелку с тостом.
«Лапушка» было его излюбленным обращением. Конечно, в присутствии моих друзей или посторонних он называл меня «дорогой» или «сынок», но наедине – только «лапушка».