– Скрытая Дорога?
– Так в нашем Сопротивлении называют путь, по которому перебрасывают заподозренных бойцов и бежавших советских и английских военнопленных в нейтральные страны. Поэтому я здесь.
Он оглядел своего пассажира, цеплявшегося за стенку, сказал другим тоном:
– Садитесь, пожалуйста! Я вижу, вы очень устали.
Толубеев сполз по качающейся стенке на рундук, облегченно вздохнул и огляделся. В низкой каютке было тепло. На откидном столике, в деревянных гнездах – углублениях стояли откупоренная бутылка и два стакана. В рамке, окаймлявшей стол, позванивали, переползая от качки с места на место, тарелки с рыбой, горкой масла и белым пышным хлебом, какого Толубеев нигде, кроме Норвегии, не видал.
Рон Иверсен помог ему освободиться от брезентовой куртки. Коснувшись нечаянно его плеча, огорченно сказал:
– А вы и верно, как из лагеря. Мне пришлось повидать ваших людей, бежавших оттуда. На нашей станции Скрытой Дороги провалов не было, мы многих перебросили в Швецию и в Исландию. Там их, правда, интернируют, но немцам как будто не выдают. А теперь, после Сталинграда, шведам вообще придется подумать о своей политике… Уж слишком они были почтительны к немцам!
– Значит, после Сталинграда? – не удержался Толубеев. Как ни говори, но ведь отблеск этой победы падал и на него!
– Да! – твердо ответил Рон Иверсен. – А вы тоже были под Сталинградом?
– К сожалению, нет. Я был ранен под Ленинградом.
– О, это тоже город-скала! – восхищенно подхватил Иверсен. – Если бы не наши квислинги, и мы могли бы показать немцам в апреле сорокового, что норвежцы – не трусы!
– Вы уже доказали это! – твердо сказал Толубеев. Он понимал, что значит быть участником Сопротивления в оккупированной стране.
– Благодарю! – отозвался Рон Иверсен. – А то, что вы так отощали, даже к лучшему! – он улыбнулся. – Теперь даже фрекен жаждут подвигов. Они вас живо откормят!
Хотя шутка была грубовата, Толубеев принял ее весело. Она обещала удачу. А удача была ему так нужна!
На корме тихо рокотал мотор. Качка постепенно уменьшалась. Иверсен прислушался к ударам волн, бивших в левую скулу суденышка, удовлетворенно сказал:
– Заходим в залив. Прошу к столу.
Толубеев выпил полстакана крепкой жидкости, пахнущей самогонкой, закрепил перекладинкой тарелку с рыбой и принялся за ужин, больше похожий на завтрак. На его часах, еще с вечера переведенных на европейское время, было три.