– Я вам, Михаил Николаевич, очень благодарен. И за пристанище… и за то, что вопросов не задавали. И простите великодушно за то, что так и не дал вам ваши книги разобрать. Может быть, хоть завтра удастся?
Иверзнев не ответил: он спал.
На другой день Лазарев попросил Силина-младшего:
– Ефим, я теперь у доктора Иверзнева обретаюсь, и посему у меня к тебе просьба будет. Не мог бы ты по утрам заходить к моей супруге: принести дров, воды и прочего, что нужно будет. Со дня на день, я уверена, Лидия Орестовна найдёт себе прислугу, но пока… Прости, я знаю, что ты и так занят, но более обратиться мне не к кому.
– Да могу и я, Василь Петрович! – вмешался Антип.
– Да о чём разговор-то, выполню! – поспешно перебил брата Ефим, который всё ещё чувствовал себя виноватым перед инженером. – Вот прямо сейчас и зайду, с вашего дозволенья! Долго ль дров-то нарубить? А потом – сразу ж к вам на ямы! Только на воротах упредите там, чтобы выпустили…
Лазарев мельком кивнул и пошёл вперёд. Силины только сочувственно переглянулись. Затем Антип затопал вслед за инженером, а Ефим, подхватив с телеги топор, повернул назад.
Войдя на крыльцо дома Лазарева, он постучал:
– Барыня! Лидья Арестовна! Извольте отпереть, я от барина присланный!
В ответ – безмолвие. Озадаченный Ефим постучал громче – но результата не было. Когда же дверь не открылась и после нескольких ударов ногой, Силин начал всерьёз раздумывать над тем, чтобы разбить окно и влезть внутрь: мало ли что могло случиться с барыней… К счастью, до этого не дошло: в сенях послышались лёгкие шаги. Ефим спрыгнул с крыльца, и вовремя: дверь открылась.
– Езус-Мария, зачем же так стучать и греметь… – послышался сонный, недовольный голос. Дверь открылась. Заспанная женщина, кутаясь в шаль и зевая, выглянула на крыльцо.
– Ах! Матка Боска! – рот её открылся, пальцы судорожно вцепились в дверной косяк. Отпрянув назад в сени, Лидия Орестовна с ужасом взглянула на стоящего у крыльца мужика с косой саженью в плечах. Лицо огромного каторжанина пересекали два длинных, рваных шрама. В руке был топор, на ногах – кандалы. Зелёные, стылые глаза смотрели недобро. Этот знаменитый силинский взгляд не раз доводил до оторопи самых отчаянных разбойников каторги.
Ефим озадаченно нахмурился. Затем, сообразив, в чём дело, усмехнулся и, отступив от крыльца на несколько шагов, низко поклонился: