Он сжимал кулак на здоровой руке:
– У вас есть уши – это агентура. У вас есть право – закон. У вас есть сила – особисту приданы вооруженные бойцы. И именно вы обязаны сразу выявлять и пресекать даже малейшие попытки проявлений командирских трусости, неграмотности.
Наливал после этого из графина воду, жадно проглатывал.
– Разгильдяй хуже шпиона. Необразованный и слабовольный командир – хуже диверсанта. Помните об этом всегда… А немецкие агенты – их на ваш век хватит…
Принятыми жесткими мерами порядок в Москве был быстро восстановлен. А я 20 октября получил со складов НКВД офицерское вещевое довольствие, в том числе зимние вещи. Мне вручили пистолет ТТ, удостоверение оперативного сотрудника госбезопасности. И предписание – прибыть в распоряжение Особого отдела Западного фронта.
Добрался до цели – провинциального русского городка Кушнино. Приняли меня в покосившемся двухэтажном особнячке в центре, где располагался особый отдел фронта, как родного. Это и понятно с учетом того, что от личного состава у них осталась треть, да и то с некоторыми связи нет. А сколько останется завтра – никто не знает.
Начальник окружного отдела – сухощавый, с волевым лицом, в ладно сидящей военной форме, серьезный и собранный комиссар госбезопасности третьего ранга Роман Терентьевич Буранов пожал мне крепко руку и удовлетворенно кивнул:
– Взрослый человек, не мальчишка зеленый. Воевал. Служил. Сегодня это уже много…
А через пять дней я зарылся в окопе, и на меня пер немецкий танк, которому оставались считаные секунды, прежде чем вмять меня во влажную землю…
Бойцы особого полицейского отделения, конечно же, объявили, что выполняли приказ командира, и все свалили на Кургана. Того арестовали.
Он честно изображал дурака, настаивая на том, что получил информацию о пособниках партизан и отработал ее. Номер не удался. Все его доводы разбивались о простой вопрос: «Почему не доложил и не согласовал?» Он совершил страшное – пошел против Орднунга.
И опять Курган в минской тюрьме. Правда, уже в камере-одиночке – тесной, влажной, где через узкое окно едва пробивался свет. Кормили скудно, строгим режимом не надоедали. В камере советской тюрьмы сидеть и лежать до отбоя нельзя, зато на прогулки выводили. Здесь – просто кинули и забыли.
Один раз его вызвали к офицеру полевой жандармерии. Этот унылый тип допросил дотошно по второстепенным подробностям. Машинистка заполнила протокол. На этом дознание закончилось.