— Приговор привести в исполнение!
Страшный грозный голос нового хозяина деревни взрывает воздух, заставляя подпрыгнуть от страха на месте. Мечусь глазами вокруг, цепляюсь за бабушку, но она сама еле стоит на ногах – смотрит на моего отца, что-то шепчет помертвевшими вмиг белыми тонкими губами.
Мама!
Отец!
Солдаты отходят в стороны, чтобы было лучше видно моих несчастных родителей и эти жуткие балки с закругленными веревками на концах. Только мальчишка этот так и стоит передо мной. Едва наши взгляды пересекаются, он снова удерживает меня на месте своими странными большими голубыми глазами. И я не могу оторваться, как будто в капкане. Дергаюсь, а никак.
— Не смотри туда, — угадываю по легкому движению его губ слова. — Не смотри.
Я уже достаточно взрослая – мне скоро шесть, могу противостоять многому. Но тут слушаюсь, никак не противодействовать этой силе. И потому смотрю на него, а не на родителей, которые находятся у этих страшных балок.
— Аа-а-ах, — разносится вокруг.
— Аа-а-ах, — дергается бабушка.
— Аа-а-ах, — со всей силы вонзается мне в виски со стороны балок.
Я не могу смотреть, но знаю, отчетливо понимаю всей кожей, всем своим существом, что те самые узелки корабельных веревок затянулись.
— Не смотри, — почти зло приказывает мне этот мальчишка, удерживая мой взгляд, и я почти физически чувствую, как он давит на меня, и кажется, будто держит за плечи сильно, болезненно, не позволяя оторваться и посмотреть туда, где только что стояли мама и отец.
Вдруг меня кто-то толкает в спину, в бок, бабушка сама чуть не заваливается вперед – люди волнуются, людское море начинает штормить, гул разрастается, крики, слезы, стоны, - все звуки резко оживают.
— А ну всем стоять! — главный человек в черном быстро вскидывает винтовку, прижимает ее конец к плечу и стреляет.
Визг, хлопок, треск. И все вокруг дрожит, трясется, трещит! Сверху, сбоку, снизу!
Автоматная очередь из пяти стволов хаотично полосует свинцовое небо, и толпа внизу притихает.
Бабушка резко поворачивает меня лицом к себе, прижимает так сильно, что я не могу сделать и вдоха, не то, что обронить слезу. Она не хочет, чтобы я смотрела назад, не хочет, чтобы я смотрела по сторонам, не хочет, чтобы видела все то, что видит она сама.
— Мы спасемся, Одамин. Спасемся.
Мне хочется ей верить. Но здесь, в сердце настоящей черной бури, которая вдруг обрушилась на нашу деревню, обескровив столько семей, это кажется нереальным. Нет выхода отсюда. Никакого.