Воспоминания вернулись, захлестнули безжалостным
потоком. Передо мной мелькали картинки того, как мать часами
бездвижно сидит за рабочим столом, в своем волшебном
мастерском уголке, но даже не берет в руки
инструменты.
Все резко
обрело новый смысл. Все эти «маме надо поработать» или «иди
поиграй», и десятки других способов отослать меня. А потом, после
очередного переезда в еще более убогую нору, не стало места для
кабинета, и мы продали стол. И теперь Кэр просто иногда замирала,
глядя в окно.
Тот вечер
так ярко отпечатался в памяти, словно он был вчера.
На столе, на фоне дешевых обоих, светится старенький
ноутбук. Смотрю на экран, но вижу лишь битый пиксель,
который ползет поверх статьи о моей матери. Я словно
провалился обеими ногами в холодную весеннюю лужу,
не рассчитав глубины. Зачерпнул полные ботинки и теперь
не знал, что с этим делать. Легкий озноб. От холода,
или от страха, а может от злости на лужу
и наивную веру.
И где-то
внутри разгорается ярость. Я мог бы хвастать Кэр перед
одноклассниками, а вместо этого она устраивалась на
низкооплачиваемые работы, о которых стыдно говорить! Я никогда не
просил крутых гаджетов, я знал: мы не можем себе их позволить. Но
каждая ее кукла стоила дороже самого крутого смартфона! А она
просто сидела за этим проклятым столом, опустив руки! Я из кожи вон
лез чтоб порадовать ее: да, я был одним из первых по успеваемости в
школе, но вот только это не добавляет популярности. Я был слабаком
и неудачником. Я был никчемным, и в этом была ее
вина.
Я все еще
смотрел вдаль на поля и луга, но мыслями был далеко в прошлом.
Почему-то в самые прекрасные моменты память всегда подсовывает свою
ложку дегтя.
Я вспомнил как прошлой осенью одноклассники,
гогоча, в очередной раз бросили мне:
— А какой сын мог вырасти
у неудачницы? Только такой же неудачник
и слабак.
Я кинулся на них, рыча от злости.
Я махал руками, ногами, старался укусить их, порвать
на клочки, пока не потерял сознание. Мне тогда разбили
бровь и сломали нос. Но обиднее всего то, что где-то
глубоко-глубоко внутри, в самом темном уголке меня —
я был с ними согласен. И вот тогда
и во мне что-то сломалось. Я ощутил пустоту
и безысходность. Казалось, злость выгрызла всего меня изнутри.
Оставив лишь пустой каркас, как у куклы. Безликий,
с провалами темноты вместо глаз. Иногда я вижу
в отражении не мальчика, а оболочку. Я пытаюсь
загнать этого темного двойника подальше, но каждый раз
он возвращается. И тогда весь мир теряет цвет, словно
выцветшее фото. В такие моменты мне хочется сломать всю эту
серость вокруг, мне хочется кричать, бежать, лишь бы вырваться
из его рук, не чувствовать безнадежности.
Я и Кэр — мы сломанные куклы. Две оболочки
и два двойника в отражениях друг друга.