– Слава богу! – отвечала девушка.
Чуть ли не от самых дверей до них стали доноситься тихие, меланхолические звуки арфы. С каждым шагом они делались все громче. В конце коридора была еще одна дверь. Мария бесшумно отворила ее и ввела сестер в просторный пустой зал с высоким потолком и без окон. Несколько фонарей, прикрытых колпаками из плотного матового стекла, светили, что называется «себе под нос». Напротив двери висело огромное зеркало, занимавшее почти всю стену. Никакой другой мебели в зале не оказалось. Только два табурета, на которых примостились две женщины лет 40-45 в серых платьях с неизменным факелом на груди. Та, что играла на арфе, была скуластой и узкоглазой с черными прямыми волосами. Анжелика видела ее впервые. Но невысокая худощавая женщина с мелкими красивыми чертами лица и темными живыми глазами была ей уже знакома – она видела ее в своем сне, когда та сидела в гондоле в окружении юных воспитанниц. Очевидно, это и была мать Зенобия. Услышав шум открывающейся двери, настоятельница повернула голову и кивнула Веронике. Потом она увидела Анжелику, и на лице ее промелькнуло выражение тревоги. Однако мать Зенобия ничего не сказала и даже поднесла палец к губам, призывая к молчанию. Что до ключницы Мын-ли, то та даже не взглянула в их сторону. Задумчиво перебирая струны, она не отрывала глаз от зеркала.
Анжелика проследила за ее взглядом и с удивлением обнаружила, что зеркальная поверхность на самом деле не отражает зала и стоящих напротив людей. Зато она увидела в зеркале искорки яркого, приятного света, вспыхивающие среди изумрудных и бирюзовых облаков. Но это были не лучи Маира и не отблески отраженного света, вроде солнечных зайчиков. Это были живые существа! Порхая в разных направлениях, они образовывали причудливые хороводы. Анжелика вопросительно взглянула на Веронику, ожидая от нее объяснений. Сестра наклонилась к самому ее уху и прошептала: «Ты же слышала: наступил час Явления! Сейчас зеркало не принадлежит нашему миру. В нем может отражаться что угодно, вплоть до образов далеких и недоступных реальностей…»
Пальцы Мын-ли задвигались быстрее, темп музыки стал постепенно нарастать, и прежнее изображение сменилось другим. Вместо ярких красок явилась чернота. Потом по ту сторону поверхности зеркала, то приближаясь к ней, то удаляясь (словно комары перед натянутой в окне сеткой), замелькали мириады крохотных светлячков. Порой один из них замирал на минутку и словно заглядывал в их мир. И тогда открывалось, что это никакой не светлячок, а ребеночек с маленькими ручками и ножками, озаренный золотистым сиянием. Мелодия Мын-ли сразу делалась мягче и призывнее. «Отбрось все сомнения, – пели струны, – и ступай к нам». Но призыв долго не находил отклика.