Роман Замятина «Мы» великолепен не только визионерской составляющей – в нем, кроме прочего, прекрасно отражена «война города и деревни». Позднее ее столь чутко изобразил Валентин Распутин. Замятина же обвинили в несвоевременности. Но через 15 лет после публикации романа «Мы» мои прадеды в Поволжье умирали от голода, так как зерно свозилось в город. За переход от сохи к ядерной бомбе, как сказал Черчилль об СССР, пришлось заплатить жуткими смертями – и платили чаще всего крестьяне.
Деревню, по директиве Свердлова, раскалывали на два враждующих лагеря, сталкивали братьев лбами до «кровавой колошматины». Десять миллионов «кулаков» – а попадали под это определение легко, достаточно было иметь корову, – уничтожили. Убили не только людей, но и сам деревенский уклад, цементировавший Россию и живший другой – параллельной к власти – жизнью. Как крестьян оторвали от своей земли, так и Россию отлучили от ее первоэлементов. Ни при «белых», ни при «красных» люди деревни не чувствовали себя ни в сытости, ни в безопасности. Девяностые же довершили избиение, обеспечив летальный исход. За 20 с лишним лет в России исчезло около 30 тысяч деревень. А те, что как бы еще существуют, находятся где-то в состоянии бардо – между жизнью и смертью.
Я помню свое первое посещение крохотной деревеньки в Брянской области, откуда родом моя бабушка и мама. Темное, жуткое место без единого проблеска света – в прямом и в переносном смысле. Покосившиеся дома, брошенные, разграбленные. В тех, что еще населены, живут старухи на свою нищенскую пенсию. Один человек нормального рабочего возраста – тридцатилетний Сергей, успевший сделать пять детей: беззубый, спившийся, больной туберкулезом. А из дальнего дома – крики пьяной мрази, терроризирующей всю деревню. Ограбили, выпотрошили все – ломали даже колхозные стены, чтобы извлечь из них арматуру. И в соседний городок можно добраться лишь на автобусе, раз в день (2014-й год, энергетическая сверхдержава Россия).
Но самое темное впечатление на меня произвели школа и яблоневый сад. Школа стояла брошенная, с разбитыми стеклами, а в одном классе, где были содраны обои и вспучился линолеум, посредине торчал одинокий глобус. И конечно, сад: когда-то прекрасный, пахнувший сидром, с кряжистыми яблонями – в нем белый налив, никому не нужный, пахучим ковром распластался под ногами. Никогда нигде больше я не ел таких сочных и вкусных яблок!