Это был 25-й год, первый арест отца. Любопытная история! Вместе с отцом в эту командировку ездил некто Шнайдер, немец или немецкий подданный. Фирма, опыт которой они отправились изучать, очень была заинтересована в концессии. И, я полагаю, именно это стало причиной доносов Шнайдера на отца в ГПУ. Такого же мнения и его «однодельцы» – высококвалифицированные агрономы Саликов, Грюнер. Их письма хранятся у меня. Вот так начинались дела о вредительстве.
А этот Шнайдер из ГПУ не вылезал. Потом он был директором Мироновской сельскохозяйственной селекционной станции. Зарплату получал в валюте. А после того, как развалил всю работу станции, спокойно себе уехал в Германию. Я потом наводил о нём справки: процветал, обласканный фашистами. А отец просидел тогда десять месяцев. По теперешним меркам это – пустяк. Протестовал, десять дней держал голодовку. Тогда была ещё хоть какая-то тень законности. Дело его попало следователю Мелешкевичу – старому, опытному юристу. И он прекратил дело. Такой категории, как реабилитация, тогда не было. Вас просто выпускали на свободу, и вы шли устраиваться на работу, словно ничего и не случилось. Но – лиха беда начало!
Из Записок Ирины Борисовны:
«Матери удалось в Харькове (или в Москве?) попасть на приём к Дзержинскому, и на следующий день отец был освобождён и продолжал работать в сортоводно-семенном управлении Сахаротреста.
В 1927 году Управление было частично реорганизовано и часть его сотрудников переведена во вновь организованный Украинский Научный Институт свеклы (УНИС) на Батыевой горе в предместьях Киева. Там же работал бывший студент отца Н.А. Щибря. В 1926-1928 гг. отец читал несколько курсов в Масловском с/х техникуме, позже в Харьковском с/х институте.
В УНИСе, в химической лаборатории, работал в эти годы молодой биохимик А.И. Опарин, впоследствии, видный учёный, создатель одной из первых теорий возникновения жизни на земле.
Отец был человеком очень здоровым, энергичным, живым, целеустремлённым. Делал всё быстро. Писал он много и почти без помарок, но почерк у него был очень мелкий и трудночитаемый. Свободно разбирала его руку только мама, а в последние годы я.
С детства мы ездили с родителями на Днепр, гребли на полутриггерах (лодки с подвижными сидениями и выносными уключинами), плавали, бегали, спали на песке под перевёрнутыми лодками, зимой ходили на лыжах в Ботаническом саду и Голосеевском лесу под Киевом. Летом отец уезжал по селекционным станциям. Там он ходил по полям, проверял работу станций. В 1925 или 1926 году он взял нас с собой на селекционную станцию Березотоги под Лубнами на реке Ворскла. Купались, плавали, ездили на лодке. Кирилл рисовал, я и Игорь ловили бабочек и синих стрекоз, сделали несколько ящиков коллекции. У Игоря в 12 лет была уже неплохая коллекция бабочек, и мы всё умели делать: морить, расправлять. В старом помещичьем парке, где мы жили, на лужайках и полянах летали махаоны, аполлоны, падолириусы, разные перламутровки, радужницы, белянки и прочие. Всей этой красоты сейчас нет и в помине. В Башкирии увидеть обычную лимонницу – счастливый случай. Иногда летают крапивницы и то редко. Вот результат удобрений и ядохимикатов.