Артемьева Людмила Анатольевна, мать моего мужа.
После рождения сына не работала, начала работать метеорологом-вычислителем после революции. Сына любила эгоистической любовью, доставляя ему немало осложнений в жизни.
В Норильске у неё испортилось зрение, операцию сделали поздно, и она почти ослепла. В 1962 году она умерла, видимо, от нефрита или рака печени. Диагноз был приблизительный. Всю жизнь она прекрасно, профессионально вышивала и очень это любила.
Георгий Васильевич Артемьев, мой муж.
Я знала трёх людей весёлых, блестяще остроумных. Это были академики Б.Л. Астауров, Н.П. Дубинин и мой муж, причём Жорж, по-моему, превосходил их обоих.
С умным, весёлым и ядовито-остроумным студентом Жоржем Артемьевым я познакомилась в 1928 году, поступив в Киевский университет. Не прошло и недели, как мы уже были навсегда влюблены друг в друга».
Во второй свой приезд в Бирск я, как говорится, на полную катушку «включил журналиста». Я смотрел, я слушал, я спрашивал. Домик состоял, как мне помнится, из трёх комнат. Та, что побольше, гостиная, вся была в книгах. У одной стенки стоял шкаф, полностью забитый фотоальбомами. Альбомы – от старинных, дореволюционных (их мало), до самодельных «Альбомов для рисования», заполненных снимками о периоде в Норильске и уже в Бирске – по годам, вернее, по летним сезонам.
Это была богатейшая фотолетопись, и в неё мы даже не углублялись – чтобы только пролистать эти альбомы, понадобилась бы, наверное, целая неделя.
Помню, что Ирина Борисовна показала мне старые фотографии: своих бабушек, дедушек, родителей, братьев.
Все её рассказы тоже не записывал, берёг плёнку. Теперь я понимаю, что самое интересное она могла рассказывать как раз не в микрофон, а вот за таким листанием старых фотоальбомов.
Я прожил у Ирины Борисовны три или четыре дня. Она отвела мне местечко в маленькой спальне (может быть, это была комната Георгия Васильевича?), а сама уходила куда-то вглубь дома.
По утрам мы садились завтракать, и тут я уже включал магнитофон. Эти завтраки длились часа по три – я только успевал переворачивать, менять и подписывать кассеты. По-хорошему, мне надо было делать это месяц. Или даже два. Так много могла бы рассказать Ирина Борисовна. Но – как уж получилось…
Ирина Борисовна:
– Киевский университет назывался тогда Киевским Институтом Народней Освиты (КИНО), где лекции частично читали на украинском языке. Слово «университет» считалось крамольным, сказать, что ты учишься в университете – за это выгоняли. Хотя КИНО для учебного заведения – название малоубедительное. Позже КИНО переименовали в ВИНО (Выщий Институт Народней Освиты), получилось совсем уж неважно.