Все переглянулись, пытаясь понять, не разыгрывает ли их алжирец.
Все пожали плечами. Раздался столь знакомый клекот Бахадура,
обозначавший его смех. Все к нему обернулись.
— Вам не стыдно? – улыбался пират. – Неужели вы думаете, что
из-за каких-то паршивых французов я подставлю нашу семью?!
...Ночь накануне отъезда в Петербург не спали. Прощались с
семьей, с близкими. Таверна гудела от наплыва гостей. Верховодили
братья, которые уже перетащили свои вещи в дом Косты и Тамары. Хотя
были уверены, что в скором времени обзаведутся своим. В тесном
семейном кругу под утро, они признались, что тот долгожданный мир,
о котором говорила Тамара в их первый приезд, теперь реальность.
Братья ругали себя и благодарили Косту и Тамару за их выдержку и за
то, что не отвернулись от них, хотя имели на это полное право.
Было и весело, и грустно. И смеялись, и плакали.
...На следующий же день после приезда в Петербург, Тамара с утра
запела вечную женскую песню о том, что ей нечего надеть.
— Ну, да! – улыбнулся Коста. – Ты и в Лондон "замарашкой"
отказывалась ехать. Что уж говорить про Париж!
— Поговори мне еще! – был обычный и ожидаемый ответ Тамары. – И
Манану нужно приодеть!
Делать было нечего. Занялись шоппингом. Бахадур наотрез
отказался. Мог себе позволить: у него с гардеробом был полный
порядок. Еще и прикрылся тем, что присмотрит за Соней, пока семья
занимается нарядами. Выйдя на улицу, все в один голос решили, что
алжирец тут же заляжет на кровать и захрапит.
Двинулись на Невский, в "бутики" на извозчике. И Тамара, и
Манана вовсю рассматривали город. Коста за ними наблюдал. В
особенности за Мананой. Было забавно.
"Так, ведь, подумать, она кроме Вани и Тифлиса ничего в жизни
больше не видела. А тут – раз и уже Петербург! Поневоле – крышу
снесет. Вон, как она озирается: и с любопытством, и с испугом, и
по-прежнему готова себя щипать каждую минуту, пытаясь убедить, что
это не сон, а явь. А еще с языком проблемы. Чужой говор. Видно же,
как заставляет себя держаться, не падать в обморок. Вообще, она –
молодец! Хотя, боюсь представить, что же с ней будет, когда она в
Париже выйдет на улицу! Тут хотя бы что-то понимает".
"Что-то" подразумевало под собой от силы около трехсот слов на
русском, самых необходимых, которые Манана выучила за это время. В
общении с пиратом ей бы хватило и грузинского. Но Манана, к её
чести, сразу увидела, поняла, осознала, что в её новой большой
семье все-таки именно русский язык выступал связующим звеном в
"разношерстной компании" греков, русских, грузин, аварки. Семья,
общаясь между собой, часто переходила с одного языка на другой,
третий. Практически не замечая этих переходов. Но все равно, когда
все собирались вместе именно русский язык был основным в их
коммуникации. И Манана, особо никого не напрягая, ни к кому не
приставая, тихо, шаг за шагом, прислушиваясь, робко спрашивая и
переспрашивая, медленно, но верно осваивала язык межсемейного
общения.