— Я люблю тебя, ты же знаешь? — целую родного в макушку, взъерошивая его волосы. — Горжусь тобой, зайчик. Ты у меня самый и самый лучший.
— Мам, прости.
Глаза малыша начинают блестеть. Вот-вот он расплачется, что делает крайне редко. Прижимаю его к себе, глажу по спине, пока Рамиль с кем-то разговаривает по телефону. Сжав теплую ладошку, тяну за собой в сторону дома.
— Ты почему прощения просишь? За то, что правду там сказал? — спрашиваю уже внутри. Специально притворяюсь, будто злюсь. — Обычно извиняются, когда совершают ошибку.
— Я извиняюсь, потому что они наорали на вас. Тем более на тебя. Прости, мам. Я виноват.
Черт возьми! Сейчас я начну реветь от его слов. Он всегда так. Ведет себя как взрослый человек, которого совесть мучает, когда считает себя виноватым.
— Мне бы стало плохо, если бы они были правы. Но они нагло врали, сынок. Горжусь тобой, родной. И люблю безумно. Ты у меня огромный молодчина, — прижимаюсь губами к мягкой щеке, целую несколько раз. — Беги в ванную. Ручки помоем, а потом ужинать. Договорились?
Сашка кивает, крепко обняв меня перед уходом. Я сильно удивляюсь, когда Рамиль принимает душ и спускается к нам. Ужинаем все вместе. Но, откровенно говоря, меня дико выбешивают его ежеминутное подглядывания то в телефон, то на наручные часы.
— Иди в комнату, родной. Я чуть позже приду, — говорю сыну.
Сама же поднимаюсь в спальню. Рамиль что-то печатает на компьютере. Увидев меня, он устало потирает сначала глаза, потом лицо. Мне даже жаль его становится. Но и злюсь одновременно, потому что он от меня что-то упорно скрывает.
— Что снова происходит с нашей семьей, Рамиль? — присаживаюсь рядом с ним на диван и сразу оказываюсь прижата к крепкой груди мужа.
— Что бы ни происходило, я сам разберусь. Со всеми проблемами. Которые скоро исчезнут, испарятся.
— То есть ты не отрицаешь... Что-то ужасное происходит, да?
— Нет, конечно, — тихо смеется он, впиваясь в мои губы. Целует яростно, голодно. Будто это наш последний поцелуй.
— Я злая, Рамиль, прекрати, — шиплю, чувствуя его руку на своем бедре, скользящую потихоньку вверх.
— Я должен уйти, Лер, — вздыхает мне в губы, не сводя взгляда с глаз. — Обещаю все рассказать, если ночью смогу прийти раньше.
Если смогу... Если смогу...
Он знал, что не придет. И, соответственно, ничего не расскажет.