- Пусти его, - велел я слуге, прежде
чем мама успела подняться на ноги, - пока он все горшки в доме не
переколотил.
- Ой зря ты привечаешь так этого свея
худородного, - попеняла мне мама, но без особой укоризны. Сразу
ясно, что разговор этот начинается не в первый раз, и все мои
аргументы она знает отлично.
- Не такой уж он и худородный, -
начал я.
- Нам не ровня, - перебила мама.
- Может и так, да только мы с ним
вместе дрались и кровь вместе лили под Тверью и на Каринском поле.
Друг он мне, матушка, такая дружба, что кровью скреплена, не
рушится из-за рода.
Тут дверь распахнулась, и на пороге
возник высокий, худой, огненно-рыжий человек с отчаянно торчащими в
разные стороны усами и гладко выбритым подбородком. Одет он был в
немецкое платье тёмных тонов, и от одного вида его чулок мама
тайком перекрестилась и что-то прошептала себе под нос. Вряд ли это
было нечто лицеприятное о внешнем виде нашего гостя.
- Идём, Александра, - как и я, мама
звала мою супругу по имени, да ещё и с показной строгостью в
голосе, какая положена свекрови всё тем же «Домостроем», - мужские
разговоры не для наших, бабьих, ушей и разума.
На самом деле, ей не нравился
Делагарди с его светскими манерами – он всё время норовил
приложиться к её руке. И вообще намеренно раздражал маму, а потому
был редким гостем в моём доме, хотя мы и дружны с самого начала
военной кампании против литовских людей и самозванца.
- Микхаэль, - выпалил он, присев на
поданный старым слугой табурет рядом с моей кроватью, - йа уш
дьюмать, ты оттать тушу Богу.
- Якоб Понтуссович, - усмехнулся я, -
говори по-немецки, не коверкай мой родной язык. Когда волнуешься,
ты говоришь на нём совсем ужасно.
- А я думал, что делаю успехи, -
наигранно повесил нос свейский генерал, - такое разочарование… Но
Бог бы с ним, ваш змеиный язык выучить просто невозможно. Главное,
ты жив, Михаэль! Царь ведь уже дубовый гроб для тебя выколотить
велел.
Тут внутри поднялась волна гнева.
Хоронить князя Скопина-Шуйского, теперь уже царского родича, в
дубовом гробу будто боярина простого. Да уж, дядюшка либо пошёл на
поводу у братца Дмитрия либо решил по-быстрому замять историю с
моей смертью, чтобы Москва поскорее забыла спасителя. Ну да теперь
не выйдет, дядюшка, раз я жив. Но и дубовый гроб тебе припомню, а
не тебе, так дядюшке Дмитрию.