— Так, пусти-ка меня, Леонка, дай матушку твою осмотреть. — Ружена отодвинула потихоньку начавшую успокаиваться Леону и осмотрела глубокую рану. Недовольно поцокав языком и взволнованно посмотрев на Марелику, она выудила из короба вощеную[5] холстину, и, разложив ее подле себя, стала быстро доставать из короба и раскладывать на ней разные бутыльки из темного стекла, маленькие баночки, свертки чистых перевязочных лент и много разных мешочков со звенящим содержимым.
***
Девочка проснулась с рассветом. Она сонно перевернулась, отворачиваясь от льющегося из окна света и вновь погружаясь в сладкую дрему. Но сквозь пелену сна до нее доносилось чувство неправильности, что-то неприятно царапало ее изнутри, мешая вновь провалиться в безмятежный сон.
Она вдруг распахнула глаза и рывком села в постели, растеряно глядя на опустевшую половину тюфяка. Сердце сжалось от неприятного предчувствия и страха. Мгновенно вскочив и едва не запутавшись в тонкой перине и проминающемся от ее ног тюфяке, девочка кинулась к выходу и быстро спустилась с чердака по приставленной деревянной лестнице.
Леона попала в сенки и зябко вздрогнула от царящей здесь прохлады. Сквозь приоткрытую дверь горницы до девочки донеслись приглушенные голоса. Ступая босыми ногами по грубым половицам, она тихонько подкралась ближе и заглянула внутрь.
Мама нашлась в дальнем углу комнаты — они с Руженой сидели за столом и, склонившись друг к другу, важно и тихо переговаривались. Леона успела лишь взглянуть на мать, как нехорошее предчувствие усилилось. Девочка прислушалась, стараясь разобрать о чем говорили женщины.
— …перестань, — недовольно мотнула головой хозяйка дома, пряча за ворчанием тревогу. — Ты бы подумала еще, Лика. Все ж не сами они нить за девкой пустили. Видно, у них Мирослав твой…
Ничего толком расслышать не выходило, но последние слова и имя отца прозвучало отчетливо. У них… В голове у Леоны вдруг раздалось тихое жужжание, словно где-то вдалеке загудел целый рой взволнованных пчел.
— Мы уже говорили об этом, Веда. Они могли найти и мою кровь, — возразила мама.
— А ежели нет? — не унималась знахарка.
На лице молодой женщины пролегла тень горькой обреченности. Она закрыла на мгновенье глаза, сдерживая чувства, и твердо ответила:
— А ежели нет, Мирослав знает, что делать. Здесь я ему ничем не смогу помочь…