Будь ребёнок в сознании, я бы не
решилась, не люблю пытать детей, даже если во благо. Но она была
фактически мертва. И это был единственный шанс на её спасение.
Меня нельзя назвать добродетельной
особой, и, откровенно говоря, не с ровного места такое заявление.
Но я старалась не переходить чёрту вседозволенности. За ней нет
ничего, только осколок льда вместо сердца и пепел вместо
совести.
Павлуша нервничал, Уголёк тёрся о
мою ногу и урчал, пламя прожигало тонкую кожу. Много ли времени
требуется, чтобы выжечь слой кожи в несколько миллиметров толщиной?
Секунда, две? Хренушки, когда речь заходит о рунах.
Руны легко разрушаются, когда
магический источник носителя иссекает или, наоборот, не выдерживают
течения полноводной реки вместо скромного ручейка. Вот только извне
от них избавиться тяжело, они срастаются с телом, с аурой, с
источниками, становятся одним целым с одарённым. А кому понравится,
если начать лишать его части сущности? Даже на бессознательном
уровне руны под защитой. И их уничтожение приносит колоссальные
мучения носителю. Но девочка уже мертва.
Момент, когда печать разрушилась, мы
с Угольком почувствовали одновременно. Такую волну энергии трудно
пропустить, тем более что она прошла через нас обоих. Не знаю, как
Хранителю, а мне стало очень неуютно от этой энергии. Это не боль,
ближе к ужасу, что подталкивает броситься наутёк. Но я не побежала,
даже руки не отняла от мёртвого тела. У меня была ещё минута в
запасе, может, чуть больше, чтобы оживить девочку и не сделать из
неё зомби.
Павлик несколько раз порывался
давать советы, отвлекая от счёта, так что пришлось его отправить на
самую границу поводка. Жёстко, конечно, но ведь не развоплотила и
на том спасибо. А я могла, не люблю, когда суются под руку.
— Раз, два, три, четыре, — считала я
и давила на грудину, чтобы на следующий счёт зажать нос девочке и
вдохнуть воздух в безжизненные губы.
Что поделать, воскресить человека я
не могла. Никто не мог. Даже боги.
И снова счёт, и снова удары в рёбра,
в попытках запустить сердце.
— Живи же! — заорала я, когда
отпущенное время давно истекло.
Я надавила в последний раз и вдруг
почувствовала удар сердца. А за ним ещё один, и ещё. Судорожный
вздох, трепет слипшихся ресниц и вот на меня с испугом смотрела
спасённая девочка. Живая, смерть я чувствовала на расстоянии.