— А когда-то еду в поезд мы брали с
собой, — вспомнила Агата.
— И сейчас так можно, — сестра
пожала плечами. — Но мне больше нравится заказывать по меню. Так
интереснее, что ли. Домашнюю или магазинную еду я могу поесть в
любое время.
— А здесь по-твоему какая? — с
нотками ехидства поинтересовалась Агата.
— А здесь — вагонная. А еще
легендарный чай в стаканах с подстаканниками.
— Ну если с подстаканниками, то,
конечно, интереснее, — улыбнулась она. — Кто ж променяет
легендарные подстаканники на какую-то прозу жизни.
— Точно не я, — Вероника решительно
притянула к себе меню.
Разрекламированный чай порадовал не
только подстаканниками, но и фирменным сахаром — два кусочка
рафинада в упаковке с названием поезда. Блюда, которые они заказали
на ужин, вряд ли можно было назвать особо вкусными или
оригинальными, но Ника была права в том, что сама обстановка делала
их чем-то особенным.
Покончив с ужином, Агата откинулась
на спинку дивана. За окном ночная темнота разгонялась лишь изредка
мелькающими фонарями. В купе было полутемно, настенные светильники
давали приглушенный свет. Агату охватило странное чувство
нереальности происходящего. Потянуло на какое-то философское
осмысление ее теперешнего состояния.
— Как ты это пережила? — она
огорошила сестру внезапным вопросом.
— Что — это? — не поняла Ника.
— Развод. Крушение всего, что
строила лет… тринадцать? — она точно не помнила, как долго Вероника
была замужем.
— Шестнадцать, — спокойно уточнила
сестра. — Нормально пережила. Отлично даже. Ты же помнишь.
— Помню, да, — задумчиво кивнула
Агата. — Но почему? Разве не больно было видеть, как рушится все,
что ты строила столько лет? Что вы, — она подчеркнула это слово, —
строили. И вот все это рухнуло…
— Ну положим, рухнуло оно не в один
момент. Ко времени расставания наши отношения были уже просто
формальностью. Что мертво — умереть не может, — усмехнулась она. —
Мы были семьей, но давно не были любящими близкими людьми. Если бы
не дети, я бы прекратила все гораздо раньше. Но они были, и я
считала, что не вправе ради собственной свободы портить их детство.
А когда Стас принял решение, я ощутила себя так, будто меня из
рабства выпустили, подписав вольную.
— И все же, — Агата прикрыла глаза,
вслушиваясь в перестук колес. — Тебе не было жалко тех лет, что
прошли зря? Твоих лучших лет.