у Артура окончательно поехала крыша, угрожая и чердак прихватить с собой, раз он стал класть на стол бандитов. Не борцов за свободу, не воинов, не защитников родной земли – просто бандитов. Такие и на изнасилование пойдут, и на пытки, и на убийство. Будь Самад собой в полном смысле, он бы никогда не позволил в своей лаборатории такого беспредела: в конце концов, во главе угла его теории было как раз понятие души, а у этих, с позволения сказать, людей, душа если и была, то такая черная, что ее даже дорогим пятновыводителем не отбелишь.
– Что же ты творишь, друг дорогой? – вслух произнес Самад, и собственный голос, прозвучавший в тишине, заставил его вздрогнуть.
Здесь, в этой квартире, где он жил уже почти два года и которая, как оказалось, так и не стала ему домом даже временно, не было и сотой доли того уюта и покоя, которые в избытке присутствовали в «берлоге» Олимпии. Она бы, конечно, опять поспорила с ним, сказала, что у нее бардак и пылища, но он чувствовал именно так. Именно в ее маленькой квартирке он обрел наконец-то потерянное чувство того, что ты дома, там, где тебе самое место, где тебя любят, ждут, о тебе заботятся. И это было так приятно, так тепло, что он позволил себе погрузиться в это с головой. Он грустно улыбнулся, вспомнив, что сейчас больше ему и погружаться-то нечем.
Нельзя было этого делать. Он, взрослый, умный, опытный мужчина, потерял контроль и позволил себе слишком углубиться в жизнь этой молодой девочки, перевернул с ног на голову весь ее миропорядок. Конечно, в тот момент, когда он оказался на газоне, в незнакомом районе города, он и понятия не имел, что теперь делать, у кого просить помощи, приюта, да и Лима оказалась единственной, кто смог его увидеть. Другого выхода у него не было. Но нельзя было позволять этому заходить так далеко. Нужно было подумать головой (он опять не сдержал нервной усмешки) и держать дистанцию, не сближаться настолько, не позволять себе врасти чувствами в эту девочку. И не дать ей возможности влюбиться в него. Но, Аллах свидетель, разве же мог он, недостойный, подумать, что она способна полюбить саму его сущность, его буйную, бестолковую голову? На это даже его изощренной фантазии не хватило, в ненормальности Лима превзошла его.
А теперь было уже поздно. Слишком хорошо он настроился на волну ее души и мыслей. Слишком тонко чувствовал изменения ее настроения, волнение ее ощущений. Слишком живым стал даже без тела, входя в резонанс с вибрациями всего ее существа. И оттого так больно было понимать, что именно он теперь значит для нее и на что она для него готова. Так нельзя! Ну нельзя! Не готов он брать на себя такую ответственность! Он не хочет так! Не хочет быть ответственным еще и за ее благополучие, за ее здоровье, ее жизнь.