Поэтому, когда на Варвару Павловну,
даму постбальзаковского возраста, налитую, крепкую, но беспечную, а
оттого пренебрегающую тренировками и Здоровым Образом Жизни… Ф-фух!
Ужасно выматывают эти длинные фразы. Так вот, когда на эту особу,
со всех сторон приятную, но, увы, обыкновенную, уставилась змеиная
башка величиной с автобус, преградив вход к двери квартиры – Варя
поняла: всё. Капец.
Ведь такие, как она, не выживают.
Была она женщина одинокая, но, к
счастью, не дева, и ещё не старая – так, за сорок с хвостиком. Хоть
брак её продолжался недолго, но оставил после себя светлую память
вместе с незабываемым, хоть и потускневшим со временем образом
красавца Илюши, старшего лейтенанта, сложившего буйную голову при
выполнении непонятного «интернационального долга» в далёкой
пустынно-гористой стране. Её название в памяти Варвары теперь
навсегда ассоциировалось с запаянным свинцовым гробом, солдатской
«пирамидкой» на могиле, заменённой позже на надгробье и
православный крест, и почему-то – с окурками, то одиночным, то
двумя-тремя, время от времени появляющимися в гранитной складке
между гробничкой и поставленной вертикально мраморной плитой с
фотографией. На которую, впрочем, Варя смотрела редко. Поначалу –
чтобы не вспоминать о двух годах тревожного счастья, не травить
душу; а потом… ради избегания расстройств тонкой нежной психики.
Ибо лет после тридцати пяти – её лет! – слишком заметно стало, что
Илюша-то по-прежнему молодой, а вот она…
Рядом с могилой мужа немного погодя
вспухли ещё два холма, прикрывшись со временем, как и положено,
такими же мраморными плитами – то отошли в мир иной бывшие свёкор
со свекрухой, которая до последнего, злобно шипя что-то о язычестве
и хулиганстве, сметала с сыновьей плиты окурки. Варя молчала,
понимая, что не «бычки» вызывают свекрухин гнев, а то, что бывшие
однополчане сына здравствуют себе, заматерели, достигли высот,
некоторые уже и внуков дождались, но, главное – живы…
Они приходили – хоть с каждым годом
состав их редел; в молчании распивали боевые сто грамм, плескали
Илье, как и положено, гранёную стопку и прикрывали куском чёрного
солдатского хлеба. Выкуривали по сигарете – а одну раскуривали
специально для него. И оставляли дотлевать.
Были среди них и те, кто до сих пор
со скрытой симпатией поглядывал на молодую ещё вдову, крепкую,
ладную, в теле – и одобрительно кивал. Надо же, мол, так замуж и не
вышла. Помнит своего Илюху, раз до сих пор ни на кого не променяла…
Ну, да, сволочи мы, мужики, правду бабы про нас говорят, сволочи и
козлы, а всё же – приятно, когда по товарищу память хранят.
Конечно, женщина она свободная, и никто не осудит, ежели хоть не
замуж, но этого… как его… бойфренда заведёт. А она – крепится. А
ведь молодой-то, такой ладной, поди, тяжело.