- Теплый! – восхищенно сглотнув прошептала Оля. – Спасибо, Глеб!
Спасибо! – она обняла меня, прижавшись всем телом.
Я улыбался, я прижимал ее к себе, я вдыхал ее запах. Раньше, еще
совсем недавно и мама пахла так же. Я помню. Это ее запах. Тепло,
добро, нежность, счастье, вот что было в этом запахе. Только сейчас
он ушел. Мама больше не пахнет ничем таким. Она пахнет
спокойствием, пожалуй, но счастья в ее запахе нет. Хотя, откуда мне
знать, как пахнет счастье!
Я улыбнулся шире и крепче прижал Оленьку.
- Пожалуйста! – я погладил ее по голове. – И пусть тебе снятся
только светлые сны. Пусть темные твари держатся от тебя подальше.
Пусть…, - договорить я не успел, дверь Оленькиной комнаты
распахнулась и внутрь влетела растрепанная Наташка.
Непричёсанная, в, сбившейся на бок, ночной сорочке, босая, без
украшений, косметики, подчеркивающей ее фигуру, одежды и
превосходства во взгляде, она выглядела как-то слишком обыкновенно.
Не деревенская девка, конечно, но небогатая горожанка, что сейчас,
накинет юбку, прямо поверх ночнушки, подпоясается и пойдет белье,
стиранное на веревках развешивать.
Образ был настолько крепким, что я не удержался от улыбки, да и
сам вид Наташки был забавным.
- Глеб, - выдохнула она, рухнув на колени. Несколько раз тяжело
вздохнула, словно воздух не желал проходить в ее легкие. – Глеб, -
начала она и я подхватил ее беспокойство, отодвинул Олю,
поднялся.
- Что случилось, Наташа?
- Там, - все еще не в силах отдышаться она кивнула на дверь, -
внизу, люди. Они сейчас арестуют отца.
Их было двое. Низенький небритый мужичонка, в грязных высоких
армейских сапогах, толстых ватных штанах, кожаной куртке, с не
застегнутыми верхними пуговицами из-под которой виднелась
застиранная полосатая рубаха и кожаной кепке. Он нервно оглядывал
гостиную, поминутно опуская руку к висящему в кобуре на поясе
пистолету, и скалился, обнажая пожелтевшие от табака зубы.
И его полная противоположность. Высокий, в таких же армейских,
но начищенных до блеска сапогах, в офицерской шинели без погон и
прочих знаков отличия, в широких кавалерийских штанах, кителе,
застегнутом под самый подбородок, чисто, до синевы, выбритый,
причесанный. И без оружия.
И если от первого за версту несло страхом и ощущением
собственной значимости, то от второго исходила сила. Настоящая,
какая идет от людей, четко знающих цену не только себе, но и всем
окружающим. Его пронзительные зеленые, глаза впивались в человека,
считывали его, словно обложку книги и за мгновение решали, что
человек из себя представляет.