— А, да, — говорю, — а где же ещё. Они ж ангелы.
Тотошка подбегает, присаживается рядом, заглядывает в лицо.
— Лизни только, — лениво грожу я.
Он фыркает:
— Придурошная! Больно надо! — и шпыняет меня в бок. Я тоже тыкаю кулаком, куда достала. Через минуту, молотя друг друга, катимся кубарем вниз. Сдаюсь первая.
— Всё, заканчивай!
Он тяжело дышит. Сидит на задних лапах в раскорячку, молотит хвостом.
— Ну ты и бешеная, — говорит наконец. — Я ж спросить хотел.
Даю по загривку — а чё, пусть знает, как на старших вызверяется — и киваю:
— Валяй… — падаю опять на траву, руки в стороны, заплющиваюсь.
— А если залезть на Дом-до-неба — увидишь Твердь?
Аж вскакиваю.
— Сдурел! Если падший увидит Небесную Твердь — он сгорит в синем пламени. Грех!
Делаю страшные глаза и стараюсь говорить грозно.
Он хохочет.
— Ужо я вам задам! — доносится с той стороны холма, возвещая, что баба Кора нас нашла и трёпки не избежать.
— Давай спрячемся? — предлагает Тотошка, а сам аж подпрыгивает на месте. — Пусть эта ластоногая нас поищет!
— Не смей называть её так! — цыкаю я и выпаливаю первое, что пришло: — А то буду дразнить тебя собакохвостым вислоухом.
Он проникается и грустнеет.
Баба Кора нагрянывает или нагрядает, — не знаю, как точно, — но выглядит это внушительно: тётка метр восемьдесят ростом в малиновой рубахе и с ружьём.
Торопеем.
Не, стрелять в нас она не будет. Просто назад пойдем через базар. А там без ружья никак. Мы такие-сякие. Вечно ей проблемы делаем. И если Тотошку можно оттаскать за ухо, то мне-то, дуре двадцатилетней, должно быть стыдно. И мне стыдно.
Потому винюсь:
— Ну прости! Так хотелось увидеть небо!
— Будет вам небо в алмазах, если Тодор до вас доберется! — печально качает головой баба Кора и блестит на нас очками. Очков — две пары, так как глаз — четыре. Так я учила таблицу умножения на два.
Вешаю голову:
— Ну, правда, прости, не подумала…
— А пора бы уже! Здоровая!
Тотошка прыгает вокруг и тараторит:
— Не злись! Не злись!
— А вот и не буду! — с показным равнодушием говорит она. — Нужны вы мне — нервы тратить. Пусть вас Тодор со своими кашалотами сцапает и втулит кому-нить за гроши, как ту Арнику.
— Ну Арника ж страшная была, а нас-то почему за гроши?! — обижается Тотошка.
— А за твою тощую тушку никто больше и не даст. С тебя ж даже пирожки не сделаешь — кости одни!