И вряд ли это летел торжественный
эскорт для припозднившегося проходчика. Хотя бы потому, что по всем
правилам я уже давно должен считаться мертвым.
— По крайней мере, хоть не на
колесницах катаются, и на том спасибо, — пробормотал я, быстро
возвращая внутренности ящиков на свои места.
Потому что, прежде чем показывать
миру свою древнюю рожу, было бы неплохо сначала осмотреться как
следует. И прислушаться.
Я окинул беглым взглядом помещение
станции.
Да уж, под диваном здесь не
спрячешься. И под столом — тоже.
Единственное место, где можно было
остаться незамеченным — это черная колба Гаммы. Судя по тому, что
ее даже от электричества отрубили, плотным исследованием точки уже
давно не занимались. Так что я поправил дверцу тумбочки с
лекарствами, подобрал с пола упавший уголок от вскрытого пластыря,
запер обратно входную дверь и, прихватив свой рюкзак, скрылся в
черной колбе ненавистной Гаммы. Прикрыл дверцу, оставив крошечную
щель для наблюдения и на всякий случай достал из кобуры свой ПЛ-19
и снял с предохранителя.
В магазине оставалось еще три
патрона. Из огнестрельного оружия у меня с собой больше ничего не
имелось. Экспедиция продлилась в четыре раза дольше
запланированного времени, и я согласно инструкции уже давно
избавился от ненужного пустого железа. Но сохранить три последних
патрона — это ритуал. Один — для смертельно опасного врага, с
которым потерял надежду справиться другими способами. Второй — для
себя. На случай непредвиденных обстоятельств. А третий — на случай
осечки или дрогнувшей руки. Но моя рука дрогнуть не должна —
пластырь с анестезией делал свое дело, и рана уже почти не
болела.
Шум вертолета стих.
В щель своего убежища я не мог
видеть входную дверь, но отчетливо услышал, как защелкали замки, и
кто-то невидимый с грохотом ввалился на станцию.
— Господин Аверин, умоляю вас,
осторожней! — слезно взмолился хрипловатый стариковский голос. —
Господи, да что же это!..
В поле моего зрения появился крепкий
мужчина в одежде, похожей на форму военного офицера времен
Советского Союза — в глянцево начищенных сапогах, галифе и кителе с
рядом золотых пуговиц, перетянутом кожаной портупеей. За собой он
тащил явно подвыпившего молодчика лет двадцати пяти в узких белых
штанах и шелковом розовом пиджаке, наброшенном на голое тело.
Позади этих двоих суетился старик в строгом черном костюме с белой
сорочкой.