Она часто, когда никого не было в доме, открывала сундук,
рассматривала вещи своей предшественницы и замечала, что у неё были
богатые вещи: красивый расписной гребень, яркие алые бусы,
расписные платки на все случаи жизни, сарафаны и юбки остались ни
разу не ношенные. Трогать это все запрещалось, под страхом смерти,
а почему ей не объясняли. Нельзя и все. Запрещал это свекор, а его
слово в доме — закон.
Уже в начале 1916 года снова пришла горькая весть с фронта,
погиб Макар. Евдоксия снова слегла в постель, отказываясь, теперь и
есть, и пить, а Николай Феофанович вдруг неожиданно стал
задумчивым, растерянным, как будто ушел в себя.
После поминок Прасковья, жена Макара, в черном платке ходила по
дому и выла, как дикий зверь, что, в конце концов, детей пришлось
забрать на какое-то время её сестре. А потом Прасковья и вовсе
пришла в дом Маловых и стала просить Никлая Феофановича дать ей
денег, чтобы отправить одиннадцатилетнего парня в город на
заработки. Жадный свекор смотрел с неприкрытым отвращением на
скорбящую женщину и ждал, пока она устанет выть и уйдет восвояси.
Но Прасковья, хоть и была хромая, не была глупа. Поняв, что свекор
не хочет ей помогать с деньгами, она встала, раскинув руки в
стороны, и стала кричать:
— Всем расскажу, что с Марфой было! Всем! Не уйдешь от кары
божьей!
— Уймись, дура, — грубо отвечал он ей.
— Не веришь? Вот сейчас и пойду и доложу всё властям! Я все
видела! Все!
— Иди, дура, может, за клевету тебя посадят. Посидишь —
остынешь.
Прасковья плюнула ему под ноги и резко развернувшись, ушла в
сторону своего дома. Николай Феофанович еще, какое-то время смотрел
ей вслед, чтобы убедиться, что неразумная невестка и правда не
пойдет к местным представителям власти. Потом обратился к
Марфе:
— Ты, завтра, этой убогой, пирога гречневого снеси и шматок
сала, чтоб уж не сдохла.
Марфа покорно кивнула, а на следующий день, утопая в снегу по
колено на заваленной, после ночной метели, улице, она шла к дому
Прасковьи, который находился на краю села. Пробравшись сквозь
сугробы, она дошла до калитки палисадника и увидела, как лопатой
орудует сын Прасковьи, одиннадцати лет Петя, чистя крыльцо. Заметив
её, он, пыхтя, весь раскрасневшийся от натуги, поднял на неё глаза
и поздоровался:
— Здравствуйте, а вы к мамке?