— Вот из этого поваленного дерева его светлость и велел сделать скамью. Мне кажется, он хотел кое-кому угодить. Тогда ведь тоже в замке была гостья.
— Гостья? — стало любопытно Карине. — Кто она?
Видимо, эта дама много значила для Торбьона, если ради её удобства он изменил себе и позволил нарушить первозданность этого уголка природы.
Словоохотливый Корнелиус неожиданно примолк.
— Я, кажется, сболтнул лишнего, — наконец, растерянно выдал он. — Гостья была здесь инкогнито. О её визите никто не знал. Было бы лучше, если бы и я промолчал.
— Не беспокойтесь, — Карине не хотелось смущать только что приобретённого доброго знакомого. — Я умею хранить секреты.
Она встала со скамьи и подошла к ограждению, которое, благодаря спорой работе Корнелиуса, было почти готово. Опираясь на перила, Карина глянула вниз. Если отсюда удачно спрыгнуть в воду, то, наверное, не разобьёшься. Высота водопада была четыре-пять метров. Или всё же разобьёшься? Река, возможно, не так и глубока. Снова вспомнился подросток, который гулял возле самого обрыва. Теперь Карина понимала, что просто издалека приняла Корнелиуса за молодого паренька, но всё же спросила:
— Вы не видели, здесь неподалёку прогуливался юноша?
— Юноша? — покачал головой садовник. — Нет, моя госпожа.
8. Глава 8. Всё решит поездка
В кабинете Торбьона было два окна. Одно выходило во внутренний двор, а из второго открывался вид на реку. Второе окно редко бывало закрытым, его широкий подоконник давно стал излюбленным местом Философа — ручного филина. Он проводил здесь львиную долю светлого времени суток, словно это был его сторожевой пост. Что Философ делал ночами, не знал никто.
Когда-то Торбьон подобрал его раненого в лесу и пока выхаживал, они привязались друг к другу. Теперь филин живёт в замке и пользуется всеми привилегиями, какими пользуются друзья канцлера.
— Что ты там увидел? — Торбьон не мог не заметить, что сегодня его флегматичный друг был оживлён больше обычного.
Философ имел обыкновение часами смотреть в одну точку, думая о чём-то своём, из-за чего и получил своё имя, но вот уже несколько минут его голова находилась в постоянном движении.
Торбьон ощутил прилив любопытства, что случалось с ним не часто, но всё же, вместо того, чтобы проверить, чем озадачен питомец, продолжил делать то, ради чего и пришёл в свой кабинет — писать письмо гранд-канцлеру. Обмакнув перо в чернила, он быстро вывел пару фраз. Торбьон не любил витиеватых выражений. Считал, что мысли нужно доносить предельно коротко, освобождая их от ненужной шелухи пустозвонства.